Книга Пойте им тихо, страница 5 – Владимир Маканин

— Как ваши дела? Как муж?

— Трудится… Он ведь у меня труженик.

— А вы?

— А я у плиты — как всегда.

* * *

И директор рассказывал — на днях будто бы случайно притащился Кустиков из ведомства. Нужно ли выложить ему наши требования? И вообще, что мы, институт, можем ему пообещать взамен?..

— Я в этом мало понимаю, Петр Трифонович, — говорила Дашенька, — но мне кажется, что первого шага нам делать не надо.

— Да?.. Почему?

— Кустиков — человек горячий, неровный. Сам все выложит… А тогда можно и подумать, что ему пообещать.

Директор и сам все это знал. И наперед именно так подумал и решил. Но, лишний раз перезваниваясь с Дашенькой, он как бы любил убедиться в своей правоте. «Светлая голова у девчонки», — думал директор, и так он думал всякий раз, когда вешал трубку.

Звонили Дашеньке и другие люди. Потому что и другие люди устроены так, что им нужны мягкие слова и спокойные советы. И кроткая улыбка тоже играла свою роль — вокруг немало женщин с влиянием, но все они своенравны, нервны, задерганы. А Дашенька — нет.

Что касается цветов, то на Восьмое марта их понанесли целую гору. Квартира была завалена сплошь, были и мимозы, были и розы. Дашенька и Андрей праздновали вдвоем, он и она — и больше никого. Получился прекрасный семейный вечер, они выпили вина, а потом Андрей пел под гитару.

В дверь звонили.

— Опять тебе цветочки, — смеялся Андрей.

Дашенька открывала.

Пришедший, как правило солидный и очень смущенный человек, откашливался и говорил все то, что положено говорить в этот день. Жал руку. Андрей откладывал гитару и звал солидного человека «пропустить стаканчик саперави» — после вина и двух добрых слов человек уходил совершенно просветленный.

Андрей смеялся:

— Ну, Дашуля, ты — верх совершенства… Еще чуточку стиля, и ты станешь самой влиятельной молодой женщиной в Москве!

Из принесенных коробок конфет Дашенька и Андрей построили пирамиду, пирамида доходила им до пояса. Они шутили, смеялись, вечер был замечательный. И оба — Андрей и Дашенька — думали, что, может быть, это и называется счастьем: двое любящих, и хороший вечер, и жилье, заваленное цветами. И еще одно умиляло Дашеньку: у Андрея не осталось ни друзей, ни приятельниц — только она одна. Только она.

* * *

И вообще Андрей как муж очень получшал. Он давным-давно ни на шаг не отлучался из дома, давным-давно не вмешивался в семейный бюджет и уже совершенно не протестовал, если за Дашенькой кто-то вдруг начинал ухаживать, — все было «на отлично». Кроме одного… он был слишком говорлив. А ведь на говоренье уходит много сил.

— Ну прошу тебя, Андрюша… Ну помолчи, — вздыхала Дашенька.

Едва она приходила домой, он тут же открывал рот. И что-то объяснял, что-то рассказывал, хотя вполне мог бы помолчать. Получалось, что в квартире шумно, — у Дашеньки уже сил никаких от него не было.

— Я, Дашуля, пытаюсь молчать… Но не получается, — оправдывался Андрей.

— А ты попробуй.

— Пробую — но ведь не получается.

— Учти: чем меньше тебя слышно, тем ты для меня милее.

— Но мне же поговорить хочется…

Они крупно поссорились, Андрей даже руками махал. Пришлось прибегнуть к серьезной мере — у Дашеньки сердце обливалось кровью, но что было делать. Дашенька взяла отпуск и уехала на юг. А он остался круглые дни сидеть дома и учиться молчанию. И ведь чем больше он будет молчать, тем больше он напишет статей. Перед отъездом они помирились, на перроне Дашенька всплакнула.

* * *

— Дашенька, — Андрей звонил на юг, — я научился, родная, кашу варить.

— Умница!

— Разумеется, не так, как у тебя, но все же получается вкусно.

— Андрюшенька! Если бы ты знал, как здесь хорошо. Не море — а чудо чудес. Я ведь никогда не видела моря…

— Отдыхай, родная.

— Как работа?

— Тружусь. Пыхчу, как старый паровозик.

— Ты мой милый и старый паровозик.

— А ты моя ласточка.

В конце разговора он уточнял: как все-таки варить кашу? Никаких каш он не варил, это он лгал, чтобы успокоить Дашеньку и чтобы загорала она у моря с легким сердцем. Питался он хлебом и чаем.

А на исходе последней разговорной минуты Андрей делал шаг к окончательному примирению:

— Дашенька… Я… Я учусь молчать.

— Учись, родной. Вот ведь ты какой милый.

Дашенька уже очень загорела. По утрам она смотрела дельфинов, они играли в море совсем как люди. А вечером Дашеньку ожидала уже сладившаяся и совсем неплохая компания — молодые женщины и мужчины.

Была, например, среди них Елена Скворцова, которая каждый день меняла туалеты, такая вот модница, — ее не видели дважды в одном и том же платье, ее не видели дважды в одном и том же купальнике.

Был в компании и молодой кинематографист по имени Кеша — он прекрасно плавал кролем. Он вообще был довольно интересен и давал понять Дашеньке, что она ему по сердцу, он многим молодым женщинам давал это понять.

* * *

Иногда Дашенька звонила своему шефу и интересовалась — как дела? Все ли в институте идет гладко?

Директор отвечал:

— Дела-то идут. Но скучаем без вас, Дашенька… Скучаем.

И это было правдой. В предприемной без нее стало вдруг безлюдно и пусто. «Вернется Дашенька, потолкую с ней, посоветуюсь — а уж тогда буду делать дело», — думал посетитель и, постояв в предприемной минуту-две, уходил прочь.

Жизнь в институте продолжалась, как и положено, но несомненно, что дни и часы этой жизни изменили свою окраску на более серенькую. На более тусклую, на более будничную. Потому что Дашенька — это уже была не только молодая, и ласковая, и смягчающая деловые неурядицы женщина. Это было уже понятие. Это было уже нечто из сферы образов — ДАШЕНЬКА. Как зелень листьев. Как весна, которая для человека не только весна и не только очередное время года. Как дождь, который для человека не только дождь.

Дашенька позвонила в Москву своей новой подруге Гале, велела зайти и проведать Андрея — подействовало ли на него одиночество и научился ли он наконец молчать? пошел ли урок впрок?.. Дашенька догадывалась, что каш он не варит и что ему сейчас несладко. Но хватило ли этого для перековки? — вот вопрос.

И кажется, хватило.

Подруга Галя навестила и была поражена — Андрей был не только катастрофически худ, он еще и одичал. Он ни разу за все эти дни не выходил из квартиры. Отвык. Дашенька уж давно отучила его от улицы. Он был весь домашний. Он бродил по квартире и грыз сухую макаронину, от голода его шатало. Правда, мозг его функционировал и работать он продолжал — стол был завален листками, свежеиспещренными цифрами и формулами.