Онлайн книга «8-9-8»
|
Глухой и вместе с тем чрезвычайно насыщенный обертонами голос Умберто действует на Габриеля гипнотически. Вопросы, которые задает Умберто, больше не кажутся ему неуместными, провокационными и раздражающими: великий писатель имеет право на все, на любую глупость, на любое вмешательство в любую жизнь, пусть и не всегда санкционированное; на любое преступление. Преступление. При чем здесь преступление? Он, Габриель Бастидас де Фабер, сочинил книгу о преступлении. Он потратил на нее уйму лет (последние десять — так точно) и совсем скоро должен быть вознагражден за труды. Конечно, то, что вышло из-под пера Габриеля не обладает мощным интеллектуальным зарядом, который так свойственен Умберто, но и титул «нового короля триллеров» что-нибудь да значит. — Ого! Да у тебя здесь сигары! Чертова пропасть сигар! Не возражаешь, если я покурю? — Конечно. — Габриель не в силах ни в чем отказать Умберто. — Так-так-так. — Непревзойденный автор «Маятника Фуко» роется в хьюмидорах и коробках с сигарами самым бесцеремонным образом. — Просто глаза разбегаются! А ты бы что порекомендовал мне? — Покрепче или послабее? — Поинтереснее. Поэкзотичнее. Позабавнее. — Как это — «позабавнее»? — Упс-упс, — Умберто пропускает реплику Габриеля мимо ушей. — «Cohiba»… — Это любимые сигары Фиделя Кастро. Их вертят специально для него, под заказ. — Ну и пес с ней, с «Cohiba». Не будем отнимать у Фиделя то, что принадлежит ему по праву, пожалеем команданте. Вот еще «Боливар»… Как, рекомендуешь? — «Боливар» — слишком крепкие сигары, не всякий курильщик с ними справится. — А я слыхал, «Боливаром» балуются даже некоторые девушки. Но лично я не собираюсь пакостить ими горло, оно мне еще пригодится, верно? — Да… — О! вот эти точно подойдут. «Dalias»… Не тот ли это «Dalias», который в просторечии называют «8–9–8»? — Тот. — Голос Габриеля так слаб, что едва долетает до Умберто. А может, и вовсе не долетает. Но, кажется Умберто не особенно расстроен, ему не нужны ничьи подтверждения, он и так все знает. Абсолютно все. Больше, чем Фэл, больше, чем «Nouveau petit LAROUSSE illustré» 1936 года и позднейшие его модификации, что уж говорить о щенке-Габриеле? О птенце-переростке Габриеле. О мальчике-птице. Умберто вынимает из кармана плаща спички, чиркает одной и подносит к сигаре. На стеклах его очков тут же начинают плясать ярко-красные блики. — Говорят, «8–9–8» курят мечтатели. Это так? — Умберто делает первую неглубокую затяжку, все по правилам. — Так. — Люди немножко сентиментальные, но твердые, когда нужно. Они требовательны в дружбе и великодушны в любви, они любят животных… — Птиц, — невольно подсказывает Габриель. — Птиц, точно. А еще кошек. Но с кошками вечно случаются неприятности. Умберто сидит на прилавке, как какой-нибудь подросток, перекатывает сигару во рту и болтает ногами. Великие писатели бесстрашны, они ни на кого не оглядываются, они могут позволить себе быть эксцентричными и нелепыми, они могут позволить себе быть пузанами и жирдяями. Но Умберто точно не жирдяй. И почему это он вспомнил о кошках? — Последние десять лет я писал книгу. — Вот и Габриель исполнился бесстрашия. — Да что ты говоришь! Это резко меняет дело. — Ее вот-вот должны опубликовать. И она не останется незамеченной, уж поверьте. — Охотно верю. И о чем же твоя книга, дорогуша? — О темных сторонах души. — Отличный выбор, поздравляю. Если что и достойно освещения, так это темные стороны души. — Мне тоже так кажется. Конечно, суперинтеллектуальной мою книгу не назовешь, здесь пальма первенства принадлежит вам… — Мне? Вот так новость! — от души веселится Умберто. — За какие такие заслуги ты произвел меня в суперинтеллектуалы? — За «Имя розы». За «Баудолино». За «Маятник Фуко». Я считаю вас эталоном стиля, Умберто. — Умберто… Так-так… — Лицо Умберто на секунду скрывается за клубами дыма. — О каком это Умберто ты говоришь? «Умберто, смиренный пресвитер» «УМБЕРТО, МАГИСТР» «Умберто, сваривший вкрутую человеческий глаз» — О вас. Я говорю о вас. О знаменитом писателе Умберто Эко. Который дал мне автограф в аэропорту. Десять лет назад. — Я помню, «io gia di qua». Только тут вкралась некоторая неточность, дорогуша. Совсем небольшая. Крохотулька, а все же неприятно. Я не Умберто Эко. Ты ошибся. Вот так. По сигаре Умберто ползет жучок. Lasioderma serriсоrnе, Габриель видел его в далеком детстве, но хорошо запомнил, как он выглядит. Жучок не одинок, все пространство прилавка и матерчатая сумка Умберто кишат его товарищами, несколько десятков сидят на плечах Умберто, еще десяток копошится в полах плаща. Плащ Умберто замызган грязью и покрыт пятнами, ботинки давно не чищены, когда-то щегольское кашне засалилось до невозможности, борода всклокочена, одна из очковых дужек перемотана черной ниткой — и как только Габриель мог подумать, что этот бродяга и знаменитый писатель Умберто Эко — одно лицо? — Ты расстроен, дорогуша? Вижу, расстроен. Не переживай, не так уж он хорош, твой Умберто. Он что, принес тебе сумасшедшую прибыль? Сколько экземпляров его книг ты продал за последний год? Ни одного. Габриель никогда бы не признался в этом бродяге, но молчит он совсем подругой причине: язык его прилип к небу от ужаса, губы свело, а глаза вот-вот выскочат из орбит. Осененное дымом лицо бродяги кажется ему смутно знакомым. Если стряхнуть с него пару десятков лет, некоторую одутловатость и побрить… Если проделать все это… Нет. Ничего такого Габриель делать не будет. Ничего. — Если вдуматься, дорогуша, то я гораздо ближе тебе, чем какой-то там макаронник. Он далеко, а я… «io gia di qua». Хочешь узнать, что это означает? — Нет. — Напрасно, ох, напрасно… Если тайну время от времени не выпускать пастись на травке, а потом не сцеживать молоко из ее вымени… Все может закончиться очень плохо, поверь. Все и так закончилось очень плохо. Или вот-вот закончится. Стоит только Габриелю напрячь воображение и смести с лица бродяги пару десятков лет. — «io gia di qua». Так ты хочешь знать или нет? — Нет… да… нет. — Определись. — Нет. Да. Нет. — Определись. |