Книга 8-9-8, страница 25 – Виктория Платова

Габриель мог бы посочувствовать Молине, время от времени подбрасывающему совсем не копеечные подарки. Но в книжке со сказкой про Растаявшую Фею была еще одна сказка — «О том, как замерзла маленькая жена мясника», с таким же печальным финалом. И как после этого верить улыбчивым разделывателям туш? Все правильно —

мясникам веры нет.

— …Видишь эту надпись? — Фэл дергает Габриеля за рукав.

— Какую?

— Вот эту.

Место, куда тычет палец Фэл, занято не крылатым латинским выражением, способным изменить представление о жизни; и не именем человека, способного изменить саму жизнь; проставлена всего лишь дата, четыре цифры:

1974.

— Это год, — уточняет Фэл.

— Меня и на свете не было.

— Да. А твои мать и отец еще даже не познакомились.

— Это какой-то важный год?

— В общем, ничего особенного. Кроме того, что твой отец вернулся с Кубы, а я поступила на подготовительные курсы в университет.

— Чтобы изучать пульсары?

— Чтобы изучить английский, а потом уже изучать пульсары.

— Ты бы могла остаться здесь, и английский бы учить не пришлось.

— Знание иностранных языков еще никому не мешало. — Габриель получает от тетки легкий щелчок по носу. — Но я бы и не осталась здесь. В семьдесят четвертом году все было очень грустно, поверь.

— Все?

— Все, кроме этого места. Мы связывали с ним большие надежды. Твой отец связывал. Он с самого начала хотел устроить здесь книжный магазин. Он привез с Кубы огромное количество книг.

— Это те книги, что стоят у него в кабинете?

— Те. Но большую часть книг он оставил здесь, и это был самый опрометчивый поступок в его жизни.

— Почему?

— Потому что книги, оставшиеся здесь, украли. Неизвестно кто и неизвестно зачем. Последнее дело — воровать книги, как ты думаешь?

Конечно! — хочется воскликнуть Габриелю. Ох, уж эта чудная английская тетушка! она, как всегда, на высоте: заранее ищет оправдания племяннику, даже не подозревая, что он действительно виновен. Опустошенные карманы подвыпивших гуляк, уведенные из многочисленных кафе кошельки и сумки — все это ничто по сравнению с кражей книг.

Как раз в этом ужасающем преступлении Габриель не замешан, а обо всем остальном можно забыть навсегда.

— Воровать книги — плохо, — подтверждает он.

— Пропажа его подкосила. Кажется, именно тогда начались проблемы с сердцем. И вообще — со здоровьем.

Про здоровье (вернее — нездоровье) отца Габриель знает все, тухлая тема.

— А магазин? Он открыл магазин?

— Нет. — Фэл любовно поглаживает 1974. — Открыть магазин оказалось гораздо труднее, чем выдолбить эту надпись, взять сестру за руки и провозгласить: теперь мы заживем прекрасной жизнью, в окружении вещей, которые нас любят и которые любим мы.

— Так надпись сделал он?

— Кто же еще!

— А остальные надписи?

— Они появились раньше. Живут здесь бог знает с каких времен. Вообще-то, если хорошенько присмотреться, то можно обнаружить даже автограф Федерико Гарсия Лорки, великого поэта.

— Здорово.

— Думаю, это миф. Лично я автографа Лорки не нашла. Может, кому-нибудь другому удастся.

— Кому?

— Кто наведет здесь порядок.

— Вот если бы ты, — мечтательно произносит Габриель.

— Вот если бы ты! — Фэл — еще большая мечтательница, чем ее племянник. — Ты, конечно, еще совсем мал, но ты ведь вырастешь?

— Наверное…

— Обещай мне вырасти!..

Подпрыгнув, Фэл оказывается верхом на прилавке; она, как девчонка, болтает ногами и жмет на кнопку старинного медного звонка, вмонтированного в поверхность. Звук, который издает медь, — прерывистый, требовательный, хотя и довольно мелодичный.

— Разве не прелесть?

— Обыкновенный звонок…

«Обыкновенный звонок» никак не хочет затихать, отголоски трели скачут по пустым пыльным полкам, по пологим ступеням лестницы, забираются в картонные коробки. Ничего удивительного, думает Габриель, звонок слишком долго находился в покое, он устал от тишины, невостребованности и запустения, все здесь устало от запустения, все хочет жить совсем другой жизнью.

Той, где все всех любят и все всем нужны.

— Он должен быть здесь…

Фэл выгибает позвоночник, откидывается назад, и, держась за ребро стойки одной рукой, другой принимается шарить в скрытых от глаз внутренностях.

— Есть! — торжественно провозглашает она.

Предмет, оказавшийся в объятьях Фэл, — самое интересное, что Габриель до сих пор видел в заброшенном магазине. Плоский ящичек высотой сантиметров в десять; не то чтобы очень большой — размером со шкатулку или фотоальбом. На деревянных торцах ящика выжжены пальмы, раковины и морские звезды, а верхняя крышка украшена самым настоящим панно. Изначально оно было покрыто красками, — теперь краски облупились, но картинка все равно просматривается.

Батальная сцена с бородатыми мужиками, теснящими безбородых.

Трусы-безбородые катятся вниз, их подгоняют выстрелами из автоматов: длинные штрихи и рисованные облачка символизируют разрывы пуль. В центре композиции — Самый Главный Бородач с благородным лицом апостола, разделившего последнюю трапезу с Христом: даже тетка-Соледад, подозревающая все человечество в гнусностях, не смогла бы найти в нем изъяна.

Габриелю тоже нравится бородач.

— Кто это? — спрашивает он.

— Фидель Кастро, лидер кубинской революции. Когда он еще был молод и дружил с Че Геварой. Здесь изображен важный момент в истории Кубы: Фидель и его соратники громят десант так называемых контрреволюционеров, высадившийся в 1961 году на Плайя-Хирон.

— Они победили?

— Да. Увы.

— Почему «увы»?

— Потому что я никогда не разделяла политических взглядов Кастро.

— Эти взгляды такие плохие?

Наивный вопрос Габриеля застает Фэл врасплох.

— Не то чтобы плохие… — морщится тетка. — Они чересчур утопические. Нет… Чересчур идеалистические. Нет… Слишком нетерпимые. Волюнтаристские. Диалектикой в них и не пахнет. От них страдает множество людей. Нет, нет, нет… Не мучь меня, малыш. Вырастешь — сам разберешься.

— А папа?

— Что — «папа»?

— Как он относился к Фиделю?

— Твой папа был чтецом на фабрике по изготовлению сигар и предпочитал не говорить о политике. Он был далек от всего этого безобразия.