
Онлайн книга «8-9-8»
— Хочешь чего-нибудь выпить? — спрашивает он у Линды. — Холодного пива, — отвечает она. — Пива нет. — Тогда вина. — С вином тоже проблемы. — Тогда коки. — Утром допил последнюю банку. — Тогда зачем ты спрашиваешь, хочу ли я чего-нибудь выпить? Если ни черта у тебя нет… — Но я могу сходить. И купить все это. И еще то, что ты захочешь. — Ты очень милый. — Так чего ты хочешь? — Ничего, кроме пива. От наваждения заштампованной порнолитературы трудно избавиться, и втайне на вопрос «Так чего ты хочешь?» Габриель надеялся услышать «Тебя». Дудки. — Ты кричала… — И что? — Мне понравилось, как ты кричала. Это значит… — Ничего это не значит. Издержки образа жизни. Знаешь, как я ору на демонстрациях и в пикетах? Пять раз горло срывала. — Но… это ведь совсем другое. Линда треплет Габриеля за волосы и скалит зубы. Зубы, пожалуй, ее единственное слабое место: мелкие, не очень ровные и совсем не такие белые, как кожа. — Так ты идешь за пивом? — Сейчас… Габриель торопливо одевается, натягивает на себя джинсы и рубашку и, наклонясь, зашнуровывает ботинки. Теперь, когда лицо его приблизилось к полу, стали проясняться и некоторые подробности из жизни Линды: на одноразовой зажигалке изображены две худосочные готические башни и написано «Cologne», [18] зубная щетка облысела до невозможности, у плюшевого медведя нет одного глаза, все карандаши — красные. А на ближней к нему фотографии (она, единственная, заботливо упакована в прозрачный пластик) изображена молодая женщина. Ее можно было бы назвать симпатичной, если бы не мужской длинный рот с опущенными книзу уголками, раскосые глаза, слишком широкая переносица и слишком жесткие скулы. Волосы у женщины темные и короткие и выглядят непричесанными. Кофточка с вырезом выдает довольно почтенный возраст фотографии: сейчас таких вырезов уже не носят. — Твоя мать? — Габриель берет снимок в руки. — С матерью я не разговаривала последние пять лет. Зачем мне носить ее фотографию? — Старшая сестра? — Нет. Это Ульрика. Сказано со значением. Как если бы Линда, щурясь от солнечного света, произнесла что-то вроде «Познакомься, мой близкий друг Бог». — Ульрика Майнхоф. Ты, конечно, даже не слышал про нее? — Нет. Ты меня просветишь? — Может быть. — Тогда я лечу за пивом? — Да. — Линда отбирает у Габриеля фотографию и поглаживает ее кончиками пальцев. В это время на Линду лучше не смотреть, иначе в голове могут поселиться не слишком успокаивающие ревнивые мысли. «Ну как я тебе, дорогая? — лепечет умилительный взгляд Линды. — Я все делаю правильно? Я не допустила прокола? Ты гордишься мной, радость моя?» — Я уже ушел, — напоминает о себе Габриель. — А по-моему, ты еще здесь. — Дай мне слово, что не исчезнешь. Что останешься и дождешься меня. — Зачем давать какие-то глупые слова? — резонно замечает Линда. — Если я буду, значит буду. А если захочу уйти — никакое слово меня не удержит. Слово — нет. А замок — да. Дверь, ведущая из подсобки в маленький дворик, заперта и без того, а входную Габриель запирает на все те же максимальные три оборота ключа и для верности опускает жалюзи, ты попалась, Линда! Просто так не уйдешь!.. Упущенная торговая выгода нисколько не волнует Габриеля: за то время, что на двери висела табличка CERRADO, никто не ломился в магазин, никто громко не возмущался, стоя у витрины. Книжная торговля идет не так бойко, как торговля гамбургерами или кроссовками «Reebok»; вот интересно, включает ли теория «Великого Отказа», о которой говорила Линда, отказ от книг?.. Несмотря на туманные перспективы магазинчика, настроение у Габриеля прекрасное. Он покупает упаковку холодного баночного пива и (памятуя о худобе Линды) немного еды. Как самый настоящий мужчина и «хороший любовник», он покупает презервативы, а потом еще одну упаковку пива. — Вы случайно не знаете, кто такая Ульрика Майнхоф? — спрашивает Габриель у продавца. Продавец не в курсе дела, но высказывает предположение, что это, должно быть, немка. Немка и, возможно, порноактриса, где-то он уже слышал это имя. Этот сценический псевдоним. — Почему же обязательно порноактриса? — удивляется Габриель. — Потому что немецкие актрисы годятся только для порнофильмов. Они страшные, как кобылы. С чего бы это кобылам быть страшными? — вполне себе благородные животные, они обладают приятными подсушенными формами и грацией. Молодая женщина с фотографии мало похожа на кобылу, а вот Линде это определение подошло бы, она чертовски грациозна, уж не влюблен ли Габриель? Не влюблен, но… Ему хотелось бы остаться с Линдой на максимальное, стремящееся к бесконечности, количество часов. И как можно чаще проделывать с ней те штуки, от которых она кричит бессмысленным криком и больно сжимает его плечи руками. Каждый день. По нескольку раз в день. …Линда никуда и не думала уходить. Она даже не оделась. И встречает Габриеля, сидя на унитазе и бесстыдно разбросав худые ноги, с зажженной сигаретой в руке. Правое колено Линды стесано и ранка на нем покрыта темно-красной, едва поджившей корочкой. А на левой голени красуется длинный шрам. — Пиво принес? Габриель молча кивает и, разорвав упаковку, протягивает Линде банку пива. Самое время спросить у нее про Ульрику Майнхоф, была ли она порноактрисой или кобылой, выступавшей в конкур-иппике за сборную Германии. Но вместо этого он садится перед Линдой, сложив ноги по-турецки, и осторожно касается шрама: — Какой большой… — Единственное приятное воспоминание о детстве. — Приятное? — Конечно. Когда он появился, я воображала себя народной героиней, пострадавшей за правое дело. Вот только не помню, кем именно. — Ты попала в аварию? — Нет, в аварию попал мой отчим, а я просто случайно оказалась рядом с ним. Отчим, слава богу, отклячился сразу. Сам не мучился и никого вокруг не мучил. Хуже было, если б его парализовало или он впал в кому и пролежал бы в ней сто лет. А так — все чисто, быстро и без напрягов. Идеальная смерть, хотя и бессмысленная. — Было больно? — Наверное. Я почти год ходила со спицей в кости. — Бедная… Габриель осмелел, теперь он не просто касается шрама, а гладит его кончиками пальцев. Шрам почти идеальный: ровный, прямой, как стрела, с маленькими отростками-швами. Они напоминают Габриелю крохотных осьминожек, а ведь Линда была когда-то маленькой девочкой — без всяких там лозунгов в голове, без красных карандашей и толстых клеенчатых тетрадей. Она выросла, а осьминожки не выросли, так и остались детьми. |