Книга Где ты теперь?, страница 76 – Юхан Харстад

Однажды к ней пришла ее мать.

Когда она солнечным вечером зашла в палату, был обычный среднестатистический понедельник, а воздух наполнился апрельским теплом. Она была худощавой, с длинными темными волосами и огромной сумкой в руках. К тому моменту я пробыл у НН уже час, а может, и полтора. Сидя в палате и читая книгу Хавстейна про острова Карибского моря, я сначала попутешествовал по архипелагу, а затем, остановившись почему-то на Гренаде, попытался запомнить количество жителей, отзывы о гостиницах двадцатилетней давности, достопримечательности, которых, возможно, уже не существует, и длину плавательного бассейна, может давно засыпанного песком. Коротко кивнув, она повесила куртку на крючок у двери и, присев возле меня на стул, посмотрела на дочь. Мы немного помолчали.

— Уезжаешь? — Она показала на книгу, лежавшую у меня на коленях.

— Нет-нет, — ответил я, — мне просто нравится читать о местах, где я не был.

Молчание.

— Как по-твоему, о чем она сейчас думает? — спросила она, глядя в пустоту.

— Не знаю. Может, ни о чем.

— Правда ведь, она красивая?

— Да, — ответил я, — красивее я не встречал.

— Ты знал, что она каталась на автобусах по Фарерам? Просто так? Они ее и свели с ума, автобусы.

— Да, я слышал об этом.

— Тебя Матиас зовут, так ведь?

— Да.

Она представилась и протянула мне руку.

— Она много о тебе рассказывала.

Вот как? Что рассказывала?

— П-правда? — спросил я, запинаясь.

— Когда приезжала ко мне на Рождество. Показывала мне твои фотографии. Наверное, она уже начала выздоравливать и могла уехать из Гьогва. Она об этом говорила?

— Иногда. Не часто, но иногда говорила.

— Вот только не знаю, куда она собиралась ехать. А ты знаешь? Может, в Данию?

— Может быть.

Она поднялась со стула и, подойдя к кровати, взяла НН за руку и погладила по голове. НН, накрытая простынкой, казалась такой маленькой, почти незаметной. Теперь в палате слышен был лишь монотонный писк электрокардиограммы, отсчитывающей удары ее сердца.

Жужжание кондиционера.

Шум машин.

Весна.

Ее мать повернулась ко мне:

— Они были вместе с этим… Карлом?

— Когда это произошло?

— Нет. Они были вместе? — Она слегка зарделась. — Ну, то есть они встречались? Понимаешь, о чем я?

Я кивнул:

— Да. По-моему. Вы не знали?

— Она мало о нем говорила. Разве только что есть такой Карл и что он из Штатов.

— Нам тоже известно не больше, — сказал я.

— Знаешь, она только о тебе и говорила. Господи, столько разговоров было, — она тихонько засмеялась, — она как будто тебя изучала. Ты и только ты — с утра до вечера, будто ей вновь четырнадцать лет.

— Я не знал.

— Ты действительно ничего не знал?

Я помолчал.

— Да, — ответил я.

— Она ничего не говорила тебе?

— Напрямую — нет.

— А ты?

— Я?

— Ты ее любил? — Она быстро исправилась: — Любишь ты ее?

— Да, — прошептал я.

— Хорошо.

— Не уверен только, что это поможет.

— Скорее только это и поможет.

— Чему же?

— Всему.

Мы немного помолчали. Просто сидели и обдумывали, и ни один из нас не знал, правда это или просто принято говорить, что любовь может помочь. НН дышала ровно, а стрелки на часах плавно, секунда за секундой, двигались вперед. Я думал о Вселенной, что если я прямо сейчас отправлюсь со скоростью света в центр Млечного Пути, например, то доберусь туда за двадцать один год, а НН придется лежать тут и дожидаться меня 30 000 лет.

Но так быстро никто не летает.

В плохом настроении я часто про такое думал.

Благодаря Эйнштейну слишком далеко мы друг от друга не убежим.

В палату зашла медсестра, кивнула нам и начала снимать показания: нажала на кнопку, повернула рычажок, сделала отметку в журнале и опять ушла.

Мать НН посмотрела на настенные часы и сверилась с наручными:

— Мне, пожалуй, пора.

И тут меня осенило. Если не сейчас, то, возможно, я никогда этого не узнаю.

— Можно вас кое о чем спросить?

— Ну конечно.

— Как ее зовут?

Она посмотрела на меня так, словно не поняла вопроса:

— Ты не знаешь ее имени? Как это? Она разве не говорила, как ее зовут?

— Никто на Фабрике не знает, — ответил я, — кроме Хавстейна. Может, только он и знает. Наверное, она из-за автобусов не хотела, чтобы люди знали ее имя. Поэтому мы называли ее НН.

— No Name?

— Да.

Она посмотрела на лежащую в кровати дочь. Хорошо бы за окном пролетела птица или лицо НН озарилось слабой улыбкой. Это бы так много значило для нас. Но ничего не произошло.

— София. Ее зовут София.

Поднявшись, ее мать сняла с крючка куртку, оделась, застегнулась и опять повернулась ко мне:

— Ты как думаешь, она поправится?

Я задумался. Я понимал, что ей хочется услышать. Но мой ответ был другим.

— Нет, — сказал я.

Я старался навещать Софию как можно чаще, несколько раз в неделю, но никогда больше не встречался с ее матерью. Может, она больше не приходила, а может, просто бывала в другое время и в другие дни. Наши пути больше не пересекались, и когда я заходил в палату, ее присутствия там не ощущалось.

После трагедии лес у въезда на Хвитансвегур словно изменился. Сколько мы ни сажали, он становился все меньше и меньше, и в конце концов от него осталась только нелепая кучка деревьев, у которых никто не останавливался. Теперь работали мы всего два дня в неделю, и то если нам звонили из регионального управления, поэтому я сидел на Фабрике и ждал звонка. Иногда я помогал Палли, разгружал корабли, носил ящики с рыбой, водители подбрасывали меня до Торсхавна, а оттуда я добирался на автобусе домой.

Еще я читал.

«Путеводитель Филдинга по островам Карибского бассейна и Багамам».

790 страниц и ни единой фотографии.

Бесчисленные заметки, сделанные Хавстейном, подчеркнутые строки и вложенные листочки.

Понимал ли он, что почти все сведения уже устарели?

Понимал ли он, что Монтсеррат еще в девяностых был полностью разрушен при извержении вулкана?