Книга Поцелуй богов, страница 62 – Адриан Антони Гилл

Он спас чрезмерно дорогое, первое издание Зигфрида Сассуна [62] . Быстро подбиралось маленькое эклектичное гнездо современных поэтов. Хотя гнездо — неверное слово. Какое же употребить коллективное существительное для собрания современных стихотворцев? Прочерк как пустота? Напоминание о поэтах? Вопль?

Джон вышел из магазина, и его ослепил солнечный луч. Он стоял на асфальте и раздумывал: идти дальше или возвращаться домой, как кто-то окликнул его по имени.

— Джон!

Посреди улицы остановилась машина, из окна высунулась голова.

— Садись, подвезу!

Поездка на машине разрешила сомнения. Это была Айсис. Из зеркальца на него смотрела женская версия Хеймда. Айсис обернулась и поцеловала Джона.

— Выглядишь задумчивым, бродишь по книжным магазинам. Рада тебя видеть.

Она казалась симпатичной, гибкой и источала нервическую энергию.

— Все собиралась тебе позвонить, но как-то зашивалась. Слышал, у нас вышел двойной платиновый альбом?

— Нет, не слышал.

— Найдется немного времени выпить чаю?

Они сидели в маленькой чайной в Сохо, знаменитой когда-то тем, что в нее постоянно наведывались кухонносточные литераторы и шокирующие художники-мазилы. Заказали пирог и горячий шоколад. Юные слушатели художественной школы уставились на Айсис из-под колючих челок и металлических очечных оправ.

— Ну, ты как?

— Великолепно. Съехался с Ли.

— Фантастика.

— Но сегодня немного поцапались. Из-за пьесы. Мне кажется, она немного нервничает.

— Потрясающая женщина. Я много о вас думала. Как здорово было во Франции! Я пела с Ли — ничего восхитительнее мне не доводилось делать. А когда она меня поцеловала, я решила, что сейчас отключусь: бах, и прямо в земные небеса. Вот что значит любовь — голова кругом. Точно знаю: когда соберусь умирать и перед глазами замелькает вся прошедшая жизнь, этот кадр надолго заткнет объектив. Как дела с твоей поэзией?

— Да как тебе сказать…

— Собственно, по этому поводу я и собиралась звонить. Помнишь, ты мне дал стихотворение? Я положила его на музыку и хочу спеть в новом альбоме. Не возражаешь?

— Отнюдь. Наоборот, в восторге.

— Кто твой агент? Подошлю к нему своего человечка — пусть подпишут договор.

— У меня нет агента. Не суетись. Стихотворение твое. Считай, что я тебе его подарил.

— Ни к чему терять свою долю. Студия не обеднеет — надо получить с них деньги.

Они протрепались с час, и Джон понял, насколько соскучился по общению со сверстниками — людьми, выросшими в одной с ним стране, у которых с ним много общего. Хотя не исключено, что дело заключалось в самой Айсис. Они обменялись номерами телефонов и долго прощались на улице. Айсис поцеловала Джона в уголок губ: вроде бы и не приглашение, но как будто и не целомудренная холодность.

На противоположной стороне Ронни Фокс пробовал мотор и решил, что ему выпал счастливый день.

Ли лежала на кровати и крутила по видео один из своих старых фильмов, включая на ускоренный просмотр эпизоды с другими актерами и по нескольку раз повторяя те, где участвовала сама. Джон подошел и лег рядом.

На маленьком экране Ли тоже лежала на постели и кричала на мужчину за кадром. Настоящая Ли ничего не сказала.

Мужчина подошел к кровати. У него было бронзовое бугристое тело. Лица не различить — только могучая шея. На нем одно короткое полотенце. Ли потянулась вперед и сорвала ткань, лицо превратилось в гримасу экстаза. Порыв — и она у его бедер. Все смешалось воедино: доступные соски, язык, мужчина у ее заостренных колен, она, седлающая партнера, и легкая пульсирующая музыка.

Джон похолодел: Ли не играла. Он узнал выражение лица и все движения тела. Она по-настоящему занималась любовью — естественная сосредоточенность, раскрытые губы.

Словно прочитав его мысли, она проговорила:

— Моя лучшая любовная сцена. Все по-настоящему. Рядом только директор и оператор. Веришь?

— Верю, — прошептал Джон и заметил, как пальцы Ли скомкали простыню и как напряглись вены у нее на шее.

Ли, его Ли, взяла его за руку.

— Нет, не по-настоящему. До траханья не дошло. Я ни разу не делала этого перед камерой. А партнер — пустышка с дурным запахом изо рта и ко всему — голубой: пялит размалеванного мужика. — Она нажала на кнопку ускоренного просмотра, и мужчина принялся смешно подбрасывать задом. Голова Ли бешено моталась из стороны в сторону. Полный абсурд.

— Прости, получилось жестоко, но ты, по-моему, не понял, решил, что все по-настоящему. И приревновал. Видишь, я умею играть. Знаю, как это делается. — Она положила голову ему на грудь. — Кажется, я все еще на тебе подвинута. Думала о том, что ты сказал утром, и позвонила Стюарту.

— Правильно.

— Он хочет, чтобы я походила в актерскую мастерскую, в школу, в актерские классы. Ничего себе?

— Мэрилин Монро занималась.

— Мэрилин Монро делала всех и каждого, а потом покончила с собой. Стюарт заедет за мной завтра утром. Джон, ты правда считаешь, что я справлюсь?

— Конечно, справишься. Вивьен Ли справлялась, значит, справишься и ты. Ты — звезда, ты все можешь.

Джон понимал, что произнес смешную вещь, реплику из плохого фильма. Если бы у него было право доводки сценария собственных мыслей, он бы вычеркнул ее целиком.

Атмосфера в доме изменилась. Доверие улетучилось, а на смену явилось нечто иное и таилось в потной двойной белизне. Пряталось по теням в коридоре, касалось рук Ли, когда та лежала на диване внизу и грызла ногти. Антигона. Пестовавшая древний рок. Гневная, властная, низводящая покров своей судьбы на скудную, убогую, возведенную на полотне и кашемире современную жизнь.

Джон и Ли играли последний акт. Их дорога сузилась. Не осталось ни перекрестков, ни развилок — только прямая тропинка. Неулыбающаяся, немигающая царевна крала их жизни, закрывала пути, запирала выходы и тушила свет. Они лежали в сумерках катодного мерцания, держались за руки и, не произнося ни слова, прислушивались к предостережению. Ли, выросшая с идеей свободной воли и мыслями я-все-могу и жизнь-такова-какой-мы-ее-создаем, в мире тридцатидневных диет и прозрачных границ, мы-вернем-ваши-деньги-если-вам-не-понравится, сто одной начинки, неограниченных надежд и возможностей за наличный расчет и детерминизма самообслуживания, — Ли ощутила властный зов древних, более ясных веков, приглушенный дробный ритм судьбы, пока бессловесный, но различимый. Джон тоже его почувствовал, мог бы назвать, но предпочитал этого не делать. Просто лежал в потерявшей всякий курс белизне, сам подхваченный фосфоресцирующим бдением Ли.