Книга Готический роман. Том 2, страница 134 – Нина Воронель

– А для чего? Чтобы утешить меня, что это не твой скелет мы нашли на дне сокровищницы?

– Скелет?

Значит, скелет все-таки нашли! И что с ним, интересно, сделали? Сдали властям или утаили? Верней всего, утаили, чтобы, не дай Бог, не выяснилось, что это скелет Гюнтера фон Корфа.

– Ну да, когда перестраивали подвалы.

Тут Инге вдруг осеклась и уставилась на него так, будто, усомнившись в его реальности, на миг предположила, что он сейчас растворится в воздухе и исчезнет.

– И ты поверила, что это я?

Она молча пожала плечами – а во что еще ей было верить? Значит, все эти годы она считала его мертвым, но даже на миг не засветилась радостью, увидев его живым. Однако упрек так и застрял у него в горле – не надо сейчас об этом!

– Слушай, – искренно, от всей души взмолился Карл, внутренне содрогаясь от неоглядности ее равнодушия, но все еще надеясь, что это просто проявление уязвленной женской гордости, – хватит о прошлом!

– Разве у нас осталось что-нибудь, кроме прошлого?

Типично женский вопрос – неужто все же уязвленная гордость? Тогда надо действовать. Карл попробовал притянуть ее к себе:

– Мне сейчас очень нужна твоя помощь!

Но Инге сбросила его руки чуть ли не с отвращением:

– Я не сомневаюсь, что тебе нужна моя помощь! Иначе зачем бы ты сюда явился?

– Но выслушать меня ты все же можешь?

Она опять пожала плечами, словно пытаясь согнать со спины назойливую муху.

– Ладно. Только пошли на кухню. Я должна сесть, я устала.

В груди Карла шевельнулось что-то вроде ностальгии, когда он, откинувшись на спинку знакомого стула, увидел, как Инге знакомым движением засыпает мерную ложечку чая в знакомый заварной чайник. Заливши чай кипятком, она прикрыла чайник синим в горошек стеганым колпачком – кажется, новым, старый, похоже, был красный с мелким цветочным узором, – и тяжело опустилась в придвинутое к столу низкое кресло.

– Ну, что у тебя опять стряслось?

Грузное сползание тела Инге вниз по штофной обивке кресла было Карлу внове, оно выставляло напоказ и без того несомненные признаки ее беременности, – не исключено, что там даже не семь месяцев, а все восемь! Зато оно отлично ладилось с настороженностью ее голоса – она уже принадлежала другому, тому, кто заделал ее ребенка, и от Карла не ожидала ничего, кроме новых неприятностей.

Не имея даже малейшего понятия, кто этот другой – но уж наверняка не фрау профессор, – он начал осторожно, чтобы не спугнуть ее первой же фразой:

– Да, собственно, ничего особенного. Просто мне необходимо залечь на дно на несколько дней в таком месте, где никому не придет в голову меня искать.

– А тебя, как всегда, ищут, – это был даже не вопрос, а констатация факта.

Карл развел руками – прости, мол, но что поделать, уж такой я уродился. Он мог бы еще добавить: «воля твоя, хочешь, принимай меня таким, как есть, не хочешь, гони прочь», но поостерегся, – ведь может и прогнать!

– И как долго ты собираешься у меня прятаться?

– Я же сказал, всего несколько дней.

– Несколько дней – понятие растяжимое. Вряд ли тебе удастся пересидеть здесь Интерпол.

– Их я и не собираюсь пересиживать.

– А кого же?

– Чтобы это объяснить, я должен посвятить тебя во все подробности своей жизни за прошедшие годы. А я не уверен, что ты хочешь их знать.

– В подробности своей жизни ты не посвящал меня даже тогда, когда пересылал со мной бомбы.

Какое тут к черту безразличие! О безразличии оставалось только мечтать – ведь каждая новая реплика выявляла ее враждебность, да-да, нечего себя обманывать, именно враждебность, а не уязвленную женскую гордость! Поэтому Карл обошел молчанием опасное упоминание о бомбах, но Инге вроде бы и не ожидала, что он ответит на ее выпад. Она сняла с чайника синий в горошек колпачок и начала медленно наполнять чашки душистой коричневой жидкостью, как бы давая ему время обдумать, что он ей скажет. И он решился – а вдруг удастся вернуть потерянное, не любовь, конечно, любовь вернуть невозможно, но хотя бы былую симпатию.

– Поверь, это были нелегкие годы. Порой просто невыносимые. Я попал в такой переплет, из которого выход только на тот свет. Я перебрал все возможности, и никакого спасения, понимаешь – никакого! Разве что пулю в лоб. А сейчас мне, кажется, повезло – у меня в руках оказался документ, за который можно выторговать себе свободу.

– Ты собираешься кого-то шантажировать?

«Ах, какие мы чистоплюи, как мы презираем эти грязные сделки – шантаж, компромат, подкуп!»

– Успокойся, я никого не собираюсь шантажировать. Это вообще не личный документ, а политическая наживка, блесна, – понимаешь? На нее могут клюнуть самые неожиданные клиенты.

– Что же это такое? Ты просто распалил мое любопытство.

Придется ей что-то открыть, какой-то краешек правды.

– Да ничего особенного – просто кинопленка с десятком мало привлекательных морд. Однако есть коллекционеры, готовые за эту пленку хорошо заплатить.

– О, ты стал интересоваться деньгами?

– Не в деньгах дело. Они могут помочь разорвать страшную сеть, которая уже затягивается вокруг моего горла. Но мне необходимо хоть несколько дней, чтобы меня не успели найти и убрать. Ты поможешь мне, Инге?

Она не спеша поднесла к губам чашку:

– Если они тебя здесь найдут, они попутно могут убрать и меня?

– Но они никогда не найдут меня здесь. Им и в голову не придет меня здесь искать, – горячо воскликнул Карл, отгоняя некстати возникшее перед его внутренним взором видение красной тетради на черной лакированной крышке рояля. – Никому никогда я не открывал тайну этого убежища.

– Во что, во что, а в твою предусмотрительность я верю, – нелюбезно произнесла Инге поверх края чашки.

Глядя, как она маленькими осторожными глотками отхлебывает чай, он еще раз взвесил в уме опасную возможность, что тетрадь может привести кого-нибудь в замок. Да нет, бояться нечего, – ведь тетрадь извлекли из почтового ящика в Гейдельберге, а он не оставлял никакой ниточки, тянущейся из Гейдельберга сюда.

Нежно звякнул старинный фарфор – Инге поставила чашку на блюдце:

– Но тебя могут засечь, когда ты станешь налаживать с ними связь.

«О, ваше величество, вы уже торгуетесь! Значит, готовы вступить в переговоры?» Теперь, когда она начала поддаваться, главное было – ее успокоить:

– Я все продумал. Этого можно избежать, если ты мне поможешь.

– С какой стати я стану тебе помогать?

– У тебя нет другого выхода. Ты ведь не захочешь, чтобы меня нашли и убили у тебя на глазах.