Онлайн книга «Прекрасная толстушка. Книга 2»
|
3 Когда Юрий Левитан назвал имя Мао Цзедуна, я толкнула Татьяну локтем. — Смотри, твой. — Боже мой! — сказала Татьяна. — Тут столько всего прошло, а он совсем не изменился. Мы выпили за его здоровье. — А хорошо бы встретиться с ним, напомнить ему о былом и напроситься к нему в гости… — задумчиво сказала Татьяна. — А как же Юрик, твой биолог? — спросила я. — Ты с ума сошла? Я же с познавательными целями. Конечно, я поехала бы только с Юриком. Знаешь, что я подумала… — Татьяна замолчала и изучающе посмотрела на меня, словно не решаясь продолжать. Я подождала немного, но так как она упорно молчала и отводила глаза, я подбодрила ее: — Давай-давай, говори! После того что случилось, мне ничего не страшно. — Понимаешь, Маня, мне очень жалко… — Чего тебе жалко? — Мне жалко, что я не девушка… — В каком смысле? — весело удивилась я. — В самом обыкновенном. Мне жалко, что я не подарю свою невинность и чистоту Юрику на свадьбу… На ее глаза вдруг навернулись самые неподдельные слезы. — Да Господь с тобой, девочка моя, ты же сама мне говорила, что внушила Юрику, будто именно он лишил тебя невинности! — возмутилась такому ханжеству я. — Но ведь это неправда, — всхлипнула Татьяна, — ты же знаешь… — Но я ему никогда не скажу. — Ну и что? Я-то сама это знаю. И Бог знает… — Это что-то новенькое… — Я вчера в церкви была, — сказала Татьяна и заревела в голос. — Ну, ладно, ладно… — Я подошла к ней и прижала к себе ее бедовую кудрявую головку. — Как же ты там оказалась? — К нам бабушка из Мытищ приехала. — Ну и что? — Она пошла в церковь на улице Неждановой, а я за ней увязалась. Сперва думала, что просто так иду, из любопытства, а как пришла туда, так страшно стало… — Ну чего ты испугалась, глупенькая? — улыбнулась я, поглаживая ее по головке. — Разве в церкви страшно? — Я испугалась потерять Юрика… — Татьяна заревела с новой силой, и я почувствовала, как от ее слез промокает платье на моем животе. — А ну-ка, выкладывай, — приказала я, вытирая ей слезы чистой салфеткой, которой накрывала хлеб. — Ну, когда мы пришли, там шла служба… Бабушка тихонечко подала записочки, купила и поставила кому на до свечки… — Я не о церкви, я о Юрике тебя спрашиваю, — перебила ее я. — А я о ком? — удивилась Татьяна. — И я о нем же. Значит, поставила бабуля свечки и начала молиться… И тут я подумала, что раньше, до революции, прежде чем парень девку поцелует, он ходит за ней месяцами и любуется ею издалека. Потом они знакомятся, потом объявляют помолвку. Он дарит ей колечко, и все люди знают, что они теперь жених и невеста. Им теперь прилично появляться везде вдвоем. На них все смотрят и улыбаются, потому что всем приятно видеть жениха и невесту. Потом они венчаются в церкви. Над ними держат венцы, я в «Огоньке» на картинке видела… Красиво. Потом живут, деток воспитывают… А сейчас что? Бабы как взбесились. Сами к мужикам пристают. Невинность никому не нужна… Знаешь, что Юрик сказал, когда якобы лишил меня невинности? — Что? — рассеяно спросила я. До меня начало доходить, что Танькины слова относятся больше ко мне, чем к ней самой. — Он спросил, и чего ты до сих пор терпела? — В каком смысле? — В том самом. В том смысле, что ему всегда достается черная работа. — Так что — он был бы рад, если б ты уже была не девочкой? — Выходит, так. Он еще сказал, что с биологической точки зрения невинность абсурд, шутка природы, и не несет ни одной полезной функции, даже наоборот — случаются заражения после дефлорации, потому что прежде всего это травма. Не столько душевная, сколько физическая. Он сказал, что девственная плева есть только у людей. Ни у одного из многих миллионов видов животных ее нет. И заметь, говорит, никто от этого не страдает. Он сказал, что в Америке девочек при рождении хирургическим путем лишают невинности и вырезают аппендицит… — А ты что? — А я, как дура, заревела… — Из-за чего? У тебя же ее давно не было? — А я представила, что было бы со мной, если б я действительно ее сберегла для него, а он бы мне заявил такое… И потом, было обидно… Я так долго подгадывала, чтобы был самый конец месячных… Все время не получалось, не совпадало. То он не мог, то я… — Ничего не понимаю. Так чего же ты испугалась в церкви? — Я подумала, что не зря все это придумано… — Что? — Ну там помолвка, венчание, белая фата, невинность… А мы все нарушаем с самого конца и до самого начала… Вот мне и страшно стало. А что если я его потеряю за то, что не соблюла себя… — А что, уже есть какие-то признаки? — встревожилась я. — Пока нет… — снова зарыдала Татьяна. — Так что же ты плачешь? — А у тебя были признаки? И все в одну минуту развалилось? — Ну ладно, прекрати хныкать. Значит, у вас все нормально? — Ага… — сказала Татьяна, вытирая слезы и делая над собой усилие. — Весной, когда он защитит диплом, пойдем расписываться. И то это я оттягиваю, а то пошли бы завтра… Татьяна снова заревела в голос. — Ну слушай, это уже черт знает что! — возмутилась я и сделала телевизор на полную громкость. — Чего ты теперь-то ревешь белугой, если все так хорошо. — А ему, паразиту, все равно, что завтра пойти расписываться, что через год, что никогда… Он считает все эти расписки пережитками феодального общества и вообще мещанством… Он говорит, что если люди любят друг друга, то им не обязательно расписываться в этом на казенных бумагах… — Ну, твой Юрик и дает! — сказала я. 4 Через полчаса Татьяна, вся в волнении, убежала к своему Юрику на семейный праздник знакомиться с его родителями, а я осталась одна со своими грустными мыслями. Танька, сама того не подозревая, была у меня чем-то вроде локатора, как у летучей мыши… Даже не так. Она была скорее предметом, отражающим мои мысли. Вот, например, летит совершенно слепая летучая мышка в кромешной темноте, очень хочет кушать и посылает в ночь свой неслышимый звуковой сигнал. А получает его уже принявшим очертания или съедобного мотылька, или ветки дерева, о которую можно поломать крылья. Так же и я посылала вперед свои неясные сомнения, а она их чутко улавливала и возвращала в виде вполне оформленных проблем. Она всегда говорила вслух то, в чем я боялась себе признаться… Она первая назвала грехом то, что я в лицемерии своем называла искренностью, естественностью, отсутствием кокетства и расчета. |