Книга Метро 2033. Питер, страница 28 – Шимун Врочек

Но топлива жрет, зараза, немерянно.

Хорошая станция. На Василеостровской столько соляры отродясь не водилось.

Иван кивнул Пашке — хватит пока. Потом вытер руки о полотенце, вернулся к свои вещам и отыскал, хотя и не сразу, (сопротивлялась, блин) железную кружку. Пора было напиться по-настоящему.

Налил воды и, стоя у края платформы, начал пить маленькими глотками. Вкусно. Иван пил и смотрел, как приходят в себя разбитые бойцы Альянса. Кто-то болтает, кто-то ест, но большинство спят — эта сторона платформы плотно застелена телами в зелёных бушлатах и в чёрных куртках. Оно и правильно. Сон — лучшее лекарство. Дыхание и храп. Откуда справа, из-за некогда белых колонн, окаймленных алюминиевыми поясками, иногда доносились стоны. Там раненые. Там лазарет.

Атака на Маяковскую сорвалась. Бордюрщики были готовы к нападению.

Потоку, шедшему по параллельному тоннелю, повезло больше. У бордюрщиков был только один «корд», поэтому там их встретил всего лишь огонь автоматов и ружей.

Поэтому и потери у них были меньше.

Кулагин с невскими сумел взять первый блокпост и готовился штурмовать второй, когда ему приказали отходить.

Первый неудачный штурм обошелся Альянсу в четырнадцать убитых и тридцать с лишним раненых.

* * *

— Меркулов, тебя к генералу!

Да что ему опять надо? Иван нарочно неторопливо повернулся, вздохнул, нехотя поднял глаза.

Перед ним стоял хлопец. Круглощекий, сытый.

— Слышь, Меркулов! — сказал хлопец. — Ты оглох, что ли? К генералу тебя.

— Оно мне надо? — Иван зевнул. Вытянул ноги, потянулся. Аж зарычал от удовольствия. — Что у тебя?

— Ты ещё и ослеп, Меркулов, — сказал хлопец. — Смотри, допрыгаешься. Тебя генерал зовет. Сказал срочно, одна нога здесь, другая…

— В заднице, — отчётливо закончил за спиной Ивана голос Гладышева. — А мы червями… н-ня! — продолжал голос. — Вот такие кренделя. Н-ня! И ватрушки с маком… Н-ня! Вот такая вот…

В деревянную столешницу с треском впечатывались замусоленные карты.

— Что?! — хлопец стал раза в три больше. Казалось, ещё чуть-чуть, и он лопнет по швам, до того его раздуло от ярости. Красный, словно…

— …н-ня! И семь тысяч с гаком!

Хлопец Помидор повернулся к Ивану, пылая гневом праведным и гневом неправедным сразу, и заорал:

— Приструните своих людей, диггер!

— Ну, — сказал Иван и только сейчас заметил у Помидора на камуфляжных плечах полковничьи погоны. Прямо как у старой милиции. Это ж что получается, они уже и звания ввели? Мы тут сидим-то всего четыре дня. — Давайте что ли, потише, мужики, — произнес Иван на пробу томным голосом. Полковник вздрогнул. — Ну… как бы… эээ… спать пора.

Дальше Ивану стало лень ломать комедию, поэтому он замолчал. Не прет. Пойти действительно поспать, что ли? Штурм всё равно отложили.

— Что вы бормочите, диггер?!

Иван поднял брови.

— Ну не орать же мне, как какому-то дебилу? — сказал он вежливо. И добавил вполголоса: — Верно? Гладыш, — повернулся Иван к пожилому диггеру, — у нас гранаты остались?

Полковник Помидор за его спиной поперхнулся от возмущения.

Гладышев лениво поднял руку и почесал небритую морду. Жесткий металлический скрежет щетины.

— Да вроде есть…

— Не слышу, — сказал Иван.

— Есть, говорю… — Гладыш повернул голову и натолкнулся на Иванов взгляд. Подскочил как ужаленный, выпрямился до хруста позвонков, руки по швам, глаза стеклянные, подбородком потолок царапает. Заорал — слюни аж до другого конца станции долетели.

— Так точно!

— Другой разговор, — согласился Иван. — Вольно, солдат. Так что вы говорите, полковник?

— Вас просят к генералу, — вежливо сказал полковник. В глазах белым огнём плавилось бешенство. — Товарищ диггер, прошу следовать за мной.

Иван улыбнулся. Бодро поднялся.

— Слово генерала для меня — закон, полковник. Ведите.

* * *

— Ведём позиционные бои… — начал Орлов.

Иван встал.

— Какие к чёрту бои?! — сказал он резко. — Там бойня натуральная. Мы не можем пробиться через тоннельные блокпосты. Пробовали, наших там укладывают в лёгкую. Я потерял уже двоих. Позиционные, говорите? Точно, позиционные.

Мемов спокойно смотрел на командира диггеров.

— Что вы предлагаете, Иван Данилыч?

Иван хмыкнул. По имени-отчеству, блин. Оглядел присутствующих — невские кто дремлет, кто равнодушен, кто в носу ковыряет. Адмиральцы не лучше. Лица — прикладом бы, да нельзя.

— Штурм, — сказал Иван.

Сработало. Зашевелились, как крысиное гнездо, куда бросили «зажигалку».

Мемов поднял брови, кивнул.

— Понятно… можете сесть, сержант. Вы, — обратился он к Иванову соседу, с Невского. — Ваше предложение?..

Тот испуганно поднялся, забормотал. Генерал спокойно выждал, когда невский запутается в собственных словах и замолчит, затем обратился к следующему.

Иван слушал. Большинство высказывалось за продолжение «медленной» войны. На истощение, угу. Прежняя бесславная попытка многих напугала.

Да меня самого напугала, подумал Иван. Порвем — меньше надо было орать про «порвем»…

— Итак, решаем. Во что нам выльется немедленный штурм? — Мемов оглядел собрание, останавливая взгляд на каждом по отдельности — словно фотографии к стене пришпиливал. Или жуков в гербарий. Раз — Войнович, два — Тарас, три — Кулагин, четыре… Меркулов поёжился, когда взгляд верховного остановился на нём.

Водяник рассказывал на уроках про Северный ледовитый океан. А здесь северный ледовитый взгляд. Застывший. Парящая чёрная вода. И куски льда плавают.

— Чего, господа полководцы, притихли? — Мемов усмехнулся. — Что скажете? Во что нам станет штурм Восстания?

Иван мысленно напряг мозг — оба полушария вплоть мозжечка. Всё-таки жаль, что мозг это не мышца. Было бы гораздо проще. Накачал, как следует, и знай себе думай…

Мысль не шла. Видимо, больше надо было уделять внимания физическим упражнениям.

— Иван Данилыч, прошу, — теперь генерал смотрел именно на него.

Иван вздохнул. Единственный способ — встать и по-быстрому отделаться.

Только не говори ничего лишнего. Пускай господа полковники сами отдуваются.

Скажи какую-нибудь фигню.

— Первое, — сказал Иван, — распространить слухи, что наступать мы будем дня через три. Второе: отправить бордюрщикам ультиматум с требованием вернуть дизель и выдать виновных в убийстве Ефиминюка. На размышление дать те же три дня, потом, мол, пеняйте на себя. Третье… — он остановился.