Книга Испанский смычок, страница 76 – Андромеда Романо-Лакс

Аль-Серрас поерзал на краешке стула:

— Еще час?

— Он отошел привести себя в порядок. — Она шмыгнула носом и ушла в дом.

Через несколько минут снова появился Фалья, продолжая сжимать в руках гантели. Солнце ярко освещало двор, и он надел небольшие круглые очки с ярко-синими стеклами.

— Боюсь, мы обидели вашу служанку, — нарушил молчание Аль-Серрас.

— Это не служанка.

— О, извините, — сказал Аль-Серрас. Он никогда не краснел, но сейчас у него на шее вспыхнули два пунцовых пятна.

— Это сестра Мария, — сказал Фалья, посмотрев на нас через темные стекла.

— Она приходит из монастыря каждый день или живет с вами постоянно?

— Она не монастырская сестра. Она моя сестра. Мария дель Кармен.

— Ну ладно. — Аль-Серрас похлопал себя по колену. — Полагаю, мне следует объяснить, что я пианист.

— Знаю. Я слушал ваше исполнение. Три раза, — произнес Фалья, подергивая уголками губ. — В Кадисе, Мадриде и Париже.

Аль-Серрас улыбнулся и уселся поудобнее.

— Я увлекся сочинительством. Не вдруг, разумеется. Я размышлял об этом уже несколько лет.

Он продолжал говорить, и я позволил себе переключить внимание на осмотр дворика. Но тут прозвучало: «Дон Кихот» — и я вернулся к их беседе. Аль-Серрас смеялся, Фалья сидел с непроницаемым лицом.

— Ну разве это не нелепость? — кипятился Аль-Серрас. — От нас требуют бесконечных повторов и подражаний. Ничего незаурядного. Но тогда лучше уж оставить все старые темы в покое. — Пианист потряс головой, поднял бокал и поднес его к губам.

Фалья снова взялся за свою штанину.

— Я тоже работаю над сочинением на тему Дон Кихота.

Аль-Серрас замер, задержав бокал перед лицом, чтобы скрыть замешательство.

— Для кукольного представления, — добавил Фалья.

— Куклы?! — расхохотался Аль-Серрас и перевел взгляд на меня: — Ты слышал, Фелю? Кукольное представление! Маэстро над нами шутит.

Но Фалья не смеялся.

— И как движется работа? — прочистив горло, поинтересовался Аль-Серрас.

— Почти завершена.

Во двор вошла сестра с новым кувшином в руке. Она наполнила наши бокалы — равнодушно, словно поливала растения. Мой мочевой пузырь был полон, но я заставил себя выпить и второй бокал.

Фалья поднялся и снова без объяснений покинул двор, сжимая на ходу гантель. Аль-Серрас полез в карман жилета, достал фляжку и плеснул себе из нее в лимонад изрядную дозу спиртного. Не успел он спрятать фляжку, как появился Фалья и занял свое место.

— Конечно, есть вечные темы и вечные места, — не умолкал Аль-Серрас. — Взять хоть Андалусию — это же история! Ее надо чувствовать! Каждый, кому довелось слушать «Ночи в садах Испании», поймет, что я имею в виду. — Он сам пьянел от своих слов. — Какие образы, какие ароматы! Я словно воочию вижу луну, сияющую над каменными стенами. Первые прерывистые аккорды фортепиано — это журчание воды, приносящей жизнь в благоухающие жасмином сады! Нервное звучание виолончели…

— Я никогда не претендовал на подобную живописную точность! — неприязненно произнес Фалья, отодвигаясь от нас подальше.

— Ну разумеется, — кивнул Аль-Серрас.

Композитор что-то негромко пробормотал.

— Простите? — переспросил Аль-Серрас.

— На улице Ришелье, — повторил Фалья, — в Париже, я нашел буклет, небольшую такую книжицу с картинками. Об Альгамбре.

— И она привела вас сюда?

Фалья молчал. Тихонько поскрипывали гантели, словно пищала мышь, попавшая в мышеловку.

— Я приехал сюда уже после того, как написал «Ночи», — вымолвил он наконец. — Мне не требовалось видеть Альгамбру, чтобы осуществить этот замысел.

Мы с Аль-Серрасом стояли за увитым виноградом забором дома Фальи и смотрели на круто уходящую вверх, вымощенную булыжниками дорогу. Казалось, за последний час растения зазеленели еще ярче благодаря усиливающейся влажности.

— Так что, ты уже передумал туда идти?

Аль-Серрас вздохнул:

— Я не понимаю, чем ты расстроен. Он такой же романтик, как и ты. «Воображение как наивысший дар». Не ты ли превозносил философа, сказавшего это? Так и Фалья — он предпочитал полагаться на свое представление об Альгамбре. — Аль-Серрас провел рукой по влажным от пота волосам. — Чувствовать и мечтать необходимо, не спорю, — проговорил он. — Но еще важнее наблюдать. В поэзии, живописи, музыке — везде. Импрессионисты не выдумали свет, они его увидели.

Я потер взмокшую шею. Мне хотелось сказать ему, что Альгамбра больше чем просто идея. И подлинная правда музыки куда глубже, чем ее история. Она в той гармонии, в тех пропорциях, которые пианисты девятнадцатого века бросились нарушать в угоду изощренной выразительности.

Но было так жарко, что я коротко кивнул:

— Пошли.

— Что-то мне нехорошо, — пожаловался Аль-Серрас.

— Ты проголодался?

— Нет.

Аль-Серрас был не похож сам на себя.

— Пойдем, пойдем, — не отставал я. — Что ж ты молчишь? Давай, скажи, что он прав.

— Что я должен сказать?

— Не знаю. Скажи, что он ничем не отличается от Дебюсси. Скажи, что нам ничего не стоит отказаться от всего этого. — Я повел руками вокруг. — Пусть французы рассказывают нам о солнечной Испании! Пусть лоточники с улицы Ришелье продают нам картинки с изображением Альгамбры!

— По-твоему, я ему поверил?

— А что, разве нет?

Наши роли поменялись. Я, мечтавший поскорее попасть в отель и поспать, чуть ли не силком тащил Аль-Серраса вверх по склону холма. Через несколько футов он остановился, похлопал себя по пиджаку, нашел фляжку и предложил мне глотнуть.

— Сейчас, подожди минутку, — сказал я и подошел к стене, чтобы облегчиться.

— Ты мочишься у дома маэстро?! — пронзительно закричал Аль-Серрас.

— Это не его дом, а городская стена. Что на тебя нашло?

Аль-Серрас уставился на желтую струйку, бежавшую вниз по канавке, выстланной гонтом. Затем он с отвращением покачал головой, сделал еще один большой глоток из фляжки и двинулся в гору.

— Пошли, — позвал он меня. — День и так уже пропал. Принесу матери сувенир из Альгамбры. Это ее задобрит.

На первом повороте мы сделали передышку. У Аль-Серраса побагровело лицо, у меня рубашка прилипла к спине.

— Слушай, — отдуваясь, сказал я. — Ты ни разу при мне не упоминал о своей матери.

После короткого молчания Аль-Серрас ответил:

— Ее зовут Каролина Отеро.

— Прекрасная Отеро? Танцовщица?