
Онлайн книга «Дознаватель»
Люба после быстрых раздумий согласилась. Сам не знаю, почему я приплел Лаевскую. Тем более в больнице евреи-убийцы, и Лаевская тоже, будем откровенны, еврейка на все сто. Сидела она у меня в голове, я и бовкнул. И тут же пожалел. А назад дороги нету. Люба воодушевилась. Попросила меня сбегать к Полине Львовне, согласовать, упросить. Я быстренько пошел к Лаевской. Срезал дорогу, как только мог. Жила она в районе Пяти Углов. От Коцюбинского далековато, но это значения не имеет. Полина Львовна хозяйничала. Губы без нарисованного бантика, волосы растрепанные. Но в шелковом халате с драконами. И тапочки тоже шелковые, красные. Да еще и на каблучке рюмочкой. Я ее машинально рассмотрел всю, хоть мне плевать. Говорю с порога, без «здрасьте», без ничего: — У нас с Любочкой беда. Она аж присела. Нашарила рукой венский стул, подволокла к себе. Плюхнулась. — Дети? — Да, Полина Львовна. Иосиф. Заболел, а в больницу никак нельзя. Люба категорически против. А хлопчика надо сильно изолировать от Ганнуси и от самой Любы. Она беременная, есть риск заразы. Примите к себе. Я дам средства, договорюсь с врачами, чтоб ходили к вам. То есть к нему. Сам буду ходить и ночью с ним сидеть. Вам только площадь предоставить. Она спокойно ответила: — Да. Сейчас поедем и заберем мальчика. С врачами я сама договорюсь. У меня клиентка есть. Не откажет. Детский врач. Но почему в больницу нельзя? Я не соображал, что ответить. Непростительно замялся. Выдавил из горла: — Понимаете, Полина Львовна, время такое. Люди напуганы. Есть к тому основания, обсуждать не будем. Но факт налицо. Вы ж сами газеты читаете. Она подняла голову и оттуда, вроде с недостижимой для меня высоты, глянула на меня. А я возле двери и стоял на весь свой рост. Но она умудрилась сверху вниз на меня зыркнуть. Зыркнула и остановилась на моем лице. Помолчала. Потом тихонько с присвистом и говорит: — А, ну конечно. Там же ж эти, как их, в белых халатах. Евреи. Как же. Знаю. Не волнуйтесь, Михаил Иванович, дорогенький. То врачи. Они ж обученные жизни лишать. А я и не врач, и никто подобный. Я сама мамашей была. Еврейской мамашей. Я, можно сказать, просто еврейка без халата. Без белого, по крайней мере. Вы ж цвета хорошо различаете? Какой на мне? Она погладила себя по расшитому шелку от груди вниз и на толстой ляжке сжала пухлый кулачок. И этим пухлым своим кулачком припечатала: — Что, сгодилась жидовка? Я без обиняков ответил: — Сгодилась. Когда ребенка спасаешь, все сгодятся. Она отвернулась. Так резко, что стул от натуги скрипнул. И голос ее, другой, не гадский, каким она обычно ко мне обращалась, сказал: — Да. Когда детей спасаешь — все сгодятся. Все. Лаевская собралась в момент. Она — на автобусе, как раз подъехал к остановке по пути, — к Любочке, я ловил машину, чтоб транспортировать Иосифа с Коцюбинского на Пять Углов. Когда ехал домой за мальчиком и Лаевской, подумал, что спорол горячку. Можно было из дома отвезти Иосифа в больницу, а Любочке сказать, что к Лаевской. Но тут же понял — номер пустой и он не пройдет. Любочка захочет проведать, хоть разок — и что? Нет, я поступил правильно. Жалел, что в порыве выдал Любину беременность, но в целом — правильно. Лаевская все сделала, как обещала. И я — как обещал. Решили с ней, что приходить буду не каждый день и смотреть на мальчика издали, чтоб самому на всякий случай не явиться переносчиком заразы. Лечение шло хорошими темпами — как положено в природе подобных вещей. Усиленное питание, лекарства, уход Лаевская взяла на себя. Я, конечно, собирался все до копейки ей вернуть из ближайшей получки. Она так и сказала: — Отдадите. У меня пока хватит. Не хватит — у Евочки возьму. Имела в виду Еву Воробейчик. Я машинально спросил, чем занимается Ева, откуда у нее доходы на новом месте, устроилась ли она на работу. Полина Львовна в двух словах описала, что Ева пошла на обувную фабрику, туда, где работала Лиля, и даже заняла ее место на конвейере. Я кивнул: — А, тоже «кашу» на колодку намазывает. И что, густая «каша» или, как всегда, комками с трухой выше нормы? Лаевская не упустила: — Откуда вы, Михаил Иванович, знаете, что Лилечка «кашу» намазывала? Я промолчал. На провокационные вопросы отвечать нельзя. Никогда нельзя. Мало ли, откуда я знаю. Я, между прочим, много чего знаю. — Вы, Полина Львовна, если забыли, так я вам напомню, что я лично следствие вел по делу Лильки. И на фабрике бывал. И с коллективом говорил. И весь рабочий процесс смотрел. И заготовки с конвейера в руки брал, запачкаться не боялся. — Что вы, что вы! Я вас задеть не хотела. Сказалось и сказалось. Евочка тоже много с товарищами Лилечки беседует. Они ей много чего рассказывают как сестре покойной. Вам не интересно? Могу поделиться. Или Евочка сама вам расскажет. Не хотите? Чтоб пресечь ненужные продолжения, я сказал: — Когда время придет, сам спрошу. И она мне как миленькая выложит. И коллектив еще раз опрошу, если сочту нужным. Лаевская вытянула руки вверх и руками замахала. Рукава халата задрались высоко. Я заметил, что руки от локтей вниз у нее еще больше потолстели и немножко обвисли. Она руками часто при разговоре трясла по-всякому. Не заметить было невозможно. Да, женщина уже не молоденькая. А хорохорится. Жалко ее, а что сделаешь. Мысленно отвлекся на секунду. А Лаевская гнула свою линию: — Ой, что вы разозлились, и Лилечку грубо вспомнили — «дело Лильки»! Она вам не Лилька, а Лилия Соломоновна Воробейчик, убитая преступным образом на дворе собственного жилища среди белого дня. — Начала вроде шуткой, а закончила плохим тоном. Плохим. Я строго взглянул на нее и предложил: — Полина Львовна, вы на фоне больного ребенка находитесь. Давайте про ерунду не отвлекаться. Она тут же переменила лицо, начала рассказывать про Иосифа. Прощались душевно. Я пообещал явиться через день, но если что, немедленно просил сообщить мне по рабочему телефону. Лаевская кивнула в сторону бумажки, заткнутой за трельяж, там был записан мой рабочий телефон: — А как же, помню, помню. Не волнуйтесь. Заходил я к Полине Львовне с раннего утра, а в обед раздался звонок. Но не от нее. Звонила Ева Воробейчик. |