Книга Дознаватель, страница 32 – Маргарита Хемлин

Довид наконец вставил слово:

— Талес, ингеле. [2]

Я с интересом посмотрел на мокрую кучу:

— Называется, постирали. Чем стирали?

— Мылом, — Довид ответил и тут же закричал: — Где мыло, дети? Я вас спрашиваю, где мыло? У кого мыло? Забыли? Смылили? Гришка, Вовка!

Мыло оставили на берегу. Хлопцы побежали обратно.

Довид как ни в чем не бывало спросил:

— Сам приехал или с Любой и Ёськой?

Я помотал головой:

— Сам. Мимо проезжал. Дай, думаю, заскочу, проведаю. Что ты Зуселя держишь, не упадет. Шел сам. И постоит сам.

Довид отпустил локоть Табачника.

Я персонально поздоровался:

— Здравствуйте, гражданин Табачник. Давно не виделись.

Он не ответил. Смотрел мне в глаза и не отвечал.

Довид заступился:

— Он не в себе. Не узнает никого. Тут такая история. Дома расскажу. Пошли. Дети сами прибегут. Мы огородами, от глаз подальше.

Довид собрал вещи в торбу, абы как запихал, закинул за спину. Я намекнул, что Зуселю, как человеку, неудобно идти голому, хоть и огородами. Несмотря на ответ Довида, что у него сил нету уговаривать Зуселя прикрыться, я лично снял тряпку с головы Довида, обвязал ее вокруг зада и переда Табачника.

Запах от Зуселя шел чистый, водяной.

Он огладил на себе тряпку и спокойно пошел вперед. Но я приказал Довиду идти во главе, чтоб прийти верной дорогой.

Дети явились в дом раньше нас. Малка их срочно кормила.

Когда мы зашли, она крикнула пацанам:

— Кыш!

Тех прямо ветром сдуло. Рассовали по карманам свои обкуски и побежали на двор.

Малка кинулась к Зуселю, загиркотала с ним, что-то выспрашивала. Он не отвечал, улыбался и держался рукой за тряпку, вроде угрожал, что сейчас скинет.

Малка увела его за занавеску и там продолжила воспитание уже на повышенном тоне.

Довид сел на табуретку за стол. Пригласил меня.

Я не торопился с едой. Хоть и был голодный. Если человек сидит, а над ним другой человек стоит и возвышается, тем более в форме, пользы больше.

Говорю:

— Рассказывай, на чем Зусель окончательно с глузду съехал. Без лишнего. Ну.

Довид вроде хотел встать, чтоб стоя докладывать, но я его легонько припечатал к табуретке. Он смотрел на меня снизу вверх и говорил.

А рассказ такой.

Несколько дней назад приехала Евка в обнимку с Зуселем. Приволокла его фактически без сознания. Под руки — под ноги. Он бродил по Лисковице в неописуемом состоянии. Весь в земле, грязный, лицо черное от грязи, ногти на руках обломанные до основания. Кто-то из знакомых лисковицких евреев взял его к себе в хату и обмыл.

Сообщили Евке по еврейской связи. Евка Зуселя за шиворот — и в Остер. При этом сказала, чтоб Довид за Табачником смотрел, как за дитем, и никому его не отдавал, ни в больницу, никуда.

— Тяжело с таким. Надо его в больницу. Могу устроить. Где Бэлка. Туда и Зуселя пристроим. И кормежка, и уход. А у тебя ж, Довид, дети. Они на больного насмотрятся и сами могут того. Тем более что мать уже. И так далее.

Довид затопал ногами. Сидел и топал. Видно, встать сил не осталось.

— Нет! Евка сказала, чтоб никому не отдавать. А про Бэлку ты вспомнил, так я тебе тогда скажу, что я про мою дочку все знаю. И про врача твоего тоже знаю, как он ее держит. Я его уже на чистую воду вывел. Сам вывел.

Тут Довид заткнулся. Понял, что началось лишнее. Но именно на лишнее всегда и рассчитывает следователь. И я за это лишнее ухватился.

— Ну-ну. А ты знаешь, что Зусель ко мне в Чернигов прямо на дом свалился и на тебя сделал донос? И свидетель при нем был. Некий Штадлер. Рассказал мне про твои намерения относительно меня. Ты и меня хочешь на чистую воду. И письмо вроде послал куда надо. Что я всех тут направо и налево поубивал своими руками, пользуясь служебным положением. Что я враг народа. Зусель тебя защищать передо мной пришел. На себя хотел вину за твою клевету взять. Я его послушал и прогнал. Мне бояться нечего. А ты с Зуселем вот как. Может, на цепку его посадишь по приказанию Евки, чтоб со двора не отпускать? Его лечить надо. На ноги ставить. Ты в своем мракобесии на Бога валишь. Ты и пацанов испортишь, и судьбу им вместе с жизнью перевернешь во вражескую сторону. Тьфу на тебя! Дурак ты, Довид. Евсей тебе б врезал как родственнику. А я не могу. Не имею права. По закону не имею. По нашему советскому закону. Понимаешь ты это?

Довид молчал.

На мой крик из-за занавески высунулась Малка.

Широким жестом отодвинула тряпку в цветочек, аж шнурок мелко задрожал, и прокаркала:

— У тебя Зусель был, он все наши гроши взял. Где гроши? Отдай!

Никаких грошей у Зуселя при себе не было. Я его карманы лично выворачивал.

Малка поставила руки в боки и заголосила:

— Отдай гроши! Мне детей кормить!

Такого подлого подхода я стерпеть не мог.

Подошел к ней и сказал тихо и уверенно:

— Что, по-русски заговорила, как до грошей дошло? Все вы такие. За копейку удавитесь. Не знаю я ничего про гроши. Мне ваши поганые деньги не нужны. У меня свои, честно заработанные. Ноги моей в этом смитнике не будет больше. Я с вами как с людьми, а вы каркаете мне прямо в сердце.

Зусель при этом лежал на топчане возле окошка. Откинутая занавеска закрыла ему половину лица. И он смотрел на меня одним глазом.

Я махнул рукой и выскочил на двор.

Хлопчики там стояли и жевали скибки черного хлеба. Я успел подумать, что долго они жуют, мы с Довидом минут двадцать беседовали. Значит, слушали пацаны наш разговор. Отвлекались от жевания. Вникали. И теперь могут разнести по Остру в перевернутом виде.

Я им ничего не сказал на прощанье.

Но все-таки вернулся уже из-за забора. Вернулся и поочередно каждого погладил по голове. Они ни в чем не виноватые.

Я думал о многом в тот момент.

Во-первых, переночевать. А завтра с утра снова пойти к Довиду и спокойно с ним поговорить. Про Ёську, про Бэлку, про Евсея с его никому не нужной смертью. Про намерения самого Довида относительно его сплетен. И на Зуселя глянуть в нормальной обстановке. А также выяснить про деньги, которые у него якобы были на момент поездки в Чернигов. Отсюда тоже возможна ниточка. Не знаю какая. Но ниточка ж. Зацепка в нашем деле — главное.

Оживление Зуселя из верной могилы быстро улеглось в моем сознании и заняло правильное место. Живой — значит, живой. Моя вина. Мое упущение. Не проверил достаточно его состояние. Не смог отличить труп не только от живого, но и от симулянта. Не утрамбовал землю как следует, когда второй раз хоронил, когда плащ-палатку с-под Зуселя вытаскивал.