Книга Крайний, страница 6 – Маргарита Хемлин

Военные взяли меня с собой. И мы пошли. Командир впереди, я за ним, солдат за мной.

Все в один голос молчали. Экономили силы, какие оставались. Я не спрашивал — куда идем.

Только раз заикнулся. И то не по поводу направления, а чтоб показать свое развитие:

— Если надо в разведку — вы меня пошлите. Я по-немецкому понимаю.

Они переглянулись, но оставили без внимания.

Шли долго. В основном — в темноте. Большие села обходили.

Ели, что находили. Ко всему, не было огня, так что и картошку, и буряк грызли сырыми, отчего потом происходили инциденты. Но ничего.

Черноватый солдат плохо говорил по-русски, а старший по званию — чисто. Акал. Меня не расспрашивали. Хоть я не раз порывался изложить приготовленную историю.

Обращались друг к другу: «товарищ красноармеец», «товарищ младший лейтенант». Ко мне: «мальчик». Но это в крайнем случае. А в не крайнем — молчание.

Неопытность со всех сторон. Взять хоть бы огонь. Как-то ж можно было исхитриться. Взрослые ж люди. Нет. К тому же некурящие. А курильщики б не выдержали. Хоть с неба, а огня достали б.

Наконец, поели по-людски. И картошку, и яйца, и даже хлеб с корочкой — толстой, коричневой. Это было в последний раз за войну, чтоб с корочкой, притом коричневой. Потом была корка только черная, и не корка, а сухая грязюка. Мешали муку с черт знает чем. Для размера.

Мы ели на хуторе. Оказалось, что сделали круг относительно моего маршрута. Пришли поблизости к Остру. Недалеко от Ляховичей.

Нас кормил старик Опанас.

Особо спросил меня, кто я такой. Я ответил, что Зайченко. Только про Остёр не заикнулся. Зайченко и Зайченко. Отстал от эвакуации.

Дед кивнул в сторону чернявого солдата:

— А той хто? Чорный та носатый? Тоже з эвакуации? — с иронией на свой манер.

Младший лейтенант резко оборвал:

— Красноармеец.

— А по нации вин хто? Чи то нация така — красноармеець? Чи секрет? Цыган, мо?

Солдат сказал:

— Армянин.

Дед свистнул:

— А, знаю, знаю. Друга я никогда не забуду, если з ним подружився у Москве.

Субботин поправил:

— Там грузин. Не армянин. Грузин. Как товарищ Сталин.

— А, я их нэ различаю. Грузины, армьяны. А товарища Сталина, конечно, различаю. То ж Сталин. Шутка сказать.

Дед рассказывал, что в Остре и в Ляховичах немцы. Что к нему заходят из леса свои и берут съестное. Что он всегда дает с удовольствием. Дед делал ударение именно на том, что с удовольствием.

Младший лейтенант поинтересовался, какой отряд действует на территории вокруг, кто командует, давно ли.

Дед от ответа воздержался, но прибавил к ранее сказанному:

— А шо мине? Я з удовольствием. И своим, и немцам хлиба дам. И самогоночки дам. А шо, хай выпьють, може подобреють.

Младший лейтенант вроде даже улыбнулся сквозь лицо:

— С удовольствием. Им твое удовольствие не требуется. Заберут и хату спалят. Мы насмотрелись, пока шли.

Старик махнул рукой:

— А шо мине… Спалят, дак по добрым людям пойду з торбыною. Я у перву мырову ходыв. И тэпэр пиду. На то й война, шоб по людях ходыть.

Младший лейтенант настаивал:

— Ну а все-таки, как у вас насчет партизан? Где их искать?

Дед нагнулся к самому столу, начал уважительно чистить яйцо. Младший лейтенант яйцо отобрал и как хлопнет по столу кулаком, а в кулаке яйцо расплющенное, через щели между пальцами — желтая крошка.

— Дед, не финти! Отвечай прямо. Нам к партизанам надо.

Опанас встал — здоровый дядька.

Рявкнул:

— Ты на мэнэ не крычы! Ты у моий хати! Нэ знаю я. Можэ, то й нэ партызаны. Мине мандатов нихто не показував. Заходять ноччю, гвинтовку у нос: давай исты. Я даю. Нимци у хворми. Я й бачу, шо то нимци. А тыи — хто у чому. Хиба я знаю, партызаны, чи хто. От ты кажи: е в ных, в партызанив, хворма, чи як? Чи на лоби в ных напысано?

Младший лейтенант молчит. Сидит со стиснутым кулаком.

— Дак ото ж.

Опанас осторожно разжал лейтенантский кулак, соскреб остатки яйца и запихнул себе в рот. Жует и смотрит в глаза.

Тот глаза отпустил. Не выдержал.

Опанас кивнул в мою сторону и сказал со значением:

— А хлопчик ваш вам можэ дорого обийтыся. Майтэ у виду. Я такых знаю.

Младший лейтенант посмотрел на меня:

— И я знаю. Что делать?

Опанас покачал головой.

Солдат сторожил возле хаты.

Меня отправили в сарай — дед вручил лопату и сказал, чтоб я копал схованку. Командирскую сумку спрятать, там партбилет и еще что-то важное, бумажки, я тогда долго не рассматривал.

Но я заметил на сене ряднинку и огромный рваный кожух. Не отвечая за свое поведение, я плюхнулся на клокастый мех. Я спал и не спал. Понял, что сплю, когда раздались выстрелы, так как проснулся на самом деле.

Кругом шум, треск. В темноте через щели вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет.

Вскоре стихло.

Вышел на двор. Пусто. Только небо светит. Не крадучись, сделал обход кругом хаты. Собака на цепи дергается, скулит.

Я ее спрашиваю:

— Что, что случилось? Говори! Где все?

Собака скулит и ничего не отвечает.

Пошел в хату.

Пусто. Только половичок пестрый такой, домотканый, — скрученный, как кто на нем юлой крутился.

На столе хлеб. Целых полбуханки. Глечик с молоком. Яичная скорлупа. Соленый огурец. Надкушенный. Бросили на пол-дороге. Видно, до рта не донесли.

Я поел. Хорошо поел. Заснул крепко. Голову на руки положил и заснул.

Проснулся — утро. Тихо-тихо. Я засобирался в дорогу. Посмотрел трезвыми глазами — что можно взять с собой. Два вещмешка, грязных, дырявых — солдата и офицера. В сундуке — длинный рушник, вышитый, как обычно, черным и красным, тяжеленный, полотно толстенное, метров пять в длину. Хлеб, что оставался на столе, соль в банке, деревянные ложки, оловянная миска. Глечик не поместился. Я решал — глечик или рушник, и выбрал рушник за красоту, а также потому что на него и ложись, и укрывайся, и вообще. А пить можно из рук, если вода, а если молоко или еще что — так это ж если посторонние дадут. А они ж дадут в чем-то.

Нож, спички, конечно. Сахара не нашел.

Кожух из сарая напялил на себя, поверх ватника. Поискал обувку — не нашел. Так и остался в сандаликах. Сена напихал — вроде портянок.

Уже совсем собрался. Побежал в сарай — схватил полевую офицерскую сумку с глубоко процарапанными буквами: ВС. Внутри — партбилет и бумажки. Прочитал: «Субботин Валерий Иванович». И химический карандаш там нашелся, между складок, затаился в сгибе. Карандаш я сунул в карман штанов.