Книга Африканский ветер, страница 133 – Кристина Арноти

Опьяненный виски, Коллинз не стал задумываться: ему хорошо платили, и он мог творить в свое удовольствие, а ему больше ничего и не требовалось. Вторая миссис Ландлер и кредиты, которые она ему предоставляла почти безгранично, его вполне удовлетворяли.

С того момента, как кенийская полиция с согласия властей Лос-Анджелеса закрыла дело о кончине Энджи Ландлер, урожденной Фергюсон, я стал уважаемым всеми вдовцом, снова женившимся по прошествии принятого приличиями срока.

У меня по-прежнему французский паспорт. Поскольку вторая моя жена американка, я мог, если бы пожелал, подать ходатайство об американском гражданстве. Но я нигде и никогда в жизни не чувствовал такой гордости, что я француз, как здесь, в саванне. Смерть Энджи заглушила мои поползновения петь «Америка, Америка», положив ладонь на сердце. Зачем это? Я убил свою Америку.

Сэндерс тоже умер. У него случился сердечный приступ в кабинете небоскреба Фергюсона. Я даже почувствовал сострадание к этому старому мошеннику, который оказался не силах вынести удары судьбы. Я думал, что он крепче, но, видимо, ошибался. Он, несомненно, был очень чувствительным, как и я сам, а когда понял, что проморгал дело всей своей жизни, когда так и не получил морального удовлетворения, вероятно, корил себя и умер от злости.

Я попрощался с его телом в салоне шикарного бюро «погребальных услуг». Вы помните Кончиту? Эта добрая женщина рыдала у гроба. Хозяин погребальной конторы выразил мне свои соболезнования. «Оставьте нас одних», — попросил я его. Они увели Кончиту, которая уже приходила сюда плакать накануне, и я смог в свое удовольствие посмотреть на Сэндерса. Одетый в серый костюм, лежа головой на сатиновой подушке, с легким макияжем на лице, он выглядел добрым человеком. «Мой прекрасный негодяй, — так я называл его в моих мысленных монологах, — видишь теперь, что не надо было просить у судьбы слишком много. Твоя затея провалилась, но надеюсь, что ты все же обретешь покой». Мне было почти жаль этого мерзавца, и я подумал, что через сколько-то лет и я мог умереть от сердечного приступа. Кстати, это вполне реально… Я испытывал к нему скорее сострадание, нежели ненависть. Это меня удивило. Я спросил, что они сделали с его очками. Элегантный и угодливый хозяин похоронного бюро принес мне их в запечатанном конверте, на котором было написано: «Очки мистера Сэндерса».

— Хотите оставить их на память, мсье?

— Нет. Можете их выбросить.

Спустя сутки после кремации Сэндерса я объявил административному совету, что намерен остаться жить в Африке. Я расплывчато упомянул им о свой женитьбе. Они этому вовсе не удивились и посчитали нормальным, что я перед Богом связал себя брачными узами с женщиной-утешительницей. Господь может понять все, особенно когда люди подчиняются небесной воле.

Надо было найти замену Сэндерсу и узнать, каким образом видеокассета, как дамоклов меч, сможет когда-нибудь отсечь мне голову.

Несмотря на настойчивость Филиппа, которого встретил на кремации Сэндерса, я не захотел появляться в розовом доме и снял номер люкс в отеле «Беверли-Хиллз». Проведя быстрое расследование, я узнал, что у Сэндерса не было детей, только племянники и племянницы.

Меня попросила о встрече какая-то женщина лет пятидесяти с обильно нанесенной на лицо косметикой. Она приехала из Сан-Диего. Я принял ее в моем бывшем кабинете в офисе, и она сообщила, что долгое время состояла в любовной связи с Сэндерсом и надеется получить небольшую сумму, буквально милостыню после его смерти. Она ничего не требовала, у нее на это не было никаких прав. Она была той самой девушкой, которую когда-то Сэндерс вытащил из мюзик-холла «Радио-Сити» и которую не посмел представить в обществе снобов Лос-Анджелеса. Ее звали Глэдис. Я вручил ей чек на десять тысяч долларов с условием, что больше она не будет подавать никаких признаков своего существования. Она ушла абсолютно счастливой.

Затем, оцепенев от страха, я присутствовал при официальном вскрытии сейфа Сэндерса. Этот шутник оставил его совершенно пустым. Я не имел ни малейшего представления, как он может нанести мне удар с того света. И я отправился на поиски кассеты в его дом в Малибу. Меня встретила Кончита с более чем мрачным лицом. Она рыдала, видеть ее слезы было невыносимо. Она уже узнала, что Сэндерс ничего ей не оставил и ее должны уволить. Я решил пойти ва-банк. Приоткрыв конверт с пачкой долларов, я сказал ей:

— Сэндерс был для меня вторым отцом, он и вас любил. Но как это часто бывает с людьми, которые очень боятся умереть, он был мнительным, поэтому не оставил завещания…

И показал ей конверт, полный денег.

— Это всего лишь маленькое утешение, аванс, но сумма, возможно, будет больше. Я хотел бы взглянуть на личные вещи моего дорогого друга.

Мексиканка только качнула головой:

— Ступайте на второй этаж.

Она указала на конверт:

— Там сколько?

— Пять тысяч долларов, но может быть и десять, а то и больше.

Не знаю, что она подумала, о чем догадывалась. Ведь Кончита обслуживала Энни, прожившую здесь целый год. Она сказала, чтобы я шел за ней. Мы поднялись на второй этаж. В студии были распахнуты ставни, и я снова увидел огромную фотографию Энджи, ее глаза. С совершенно равнодушным выражением лица я осмотрел стеллаж, где была целая коллекция фотоаппаратов и видеокамер Сэндерса. Кончита показала на шкаф:

— Думаю, что личные вещи должны находиться тут.

И посмотрела на меня равнодушным взглядом:

— Я хотела было пойти к окружному прокурору, чтобы спросить, что мне надо делать, но испугалась. Не хочу впутываться в разные истории. Меня могли бы обвинить в воровстве. У меня только временное разрешение на проживание в Америке… Поэтому я и не стала суетиться.

Она повернулась ко мне:

— А где девушка, которая прожила здесь целый год?

— Она у меня.

— Она была вашей любовницей?

— Нет, просто знакомая. Это сложная история.

— Она никогда ни о чем не говорила. Мистер Сэндерс грубо с ней обращался. Но ни разу не притронулся к этой Энни. Она жила в маленькой комнатке под крышей, все время смотрела на море, иногда ходила на пляж. Мистер Сэндерс не боялся, что она уйдет. Вначале, в течение двух месяцев, она отказывалась есть. Мистер Сэндерс вызвал врача, который заговорил с ней о вливаниях, и после этого она начала есть, только чтобы ее не кололи.

— Откройте этот шкаф, Кончита.

— Открывайте сами.

— Но ведь я не у себя дома.

— Я — тоже, — сказала она.

Открыв шкаф, я увидел много конвертов с фотографиями. Всюду были фотографии, толстые коричневые конверты лопались от фотографий. Сэндерс жил воспоминаниями, он, видно, раскладывал их на бильярдном столе в гостиной, хотел запомнить эти кадры, проявить их, оживить. Какой-то фотобезумец.

Я ощупал конверты, из них высыпались фотоснимки. Мы стояли по лодыжку в блестящих снимках. И вдруг моя рука наткнулась на какой-то запечатанный конверт. Я ощупал его тайком, чтобы не привлекать к нему внимание мексиканки: