Онлайн книга «Змия в раю»
— Их все еще не видно, — проговорил он. — И неудивительно, они ведь только ушли. — Здесь очень жарко. — Не знаю… мне зябко. — Может, я разведу огонь? — Не надо, благодарю. Василий вздохнул. — Что с вами? — Я сожалею… это было бы так красиво! — О чем вы сожалеете? — О том, что вы не султан в женском обличии. — А почему? — Потому что у султана много рабов, и я мог бы быть одним из них. — Василий, вы часом не влюблены в меня? — А если б и так? — Ерунда! — Ну, коли я столь безрассуден, чтоб вас любить, можете высмеять меня, я даже прошу об этом… Затем он подошел к окну и оставался там до тех пор, пока в комнату не вошли Феофан с Данилой, а по пятам за ними — коридорный из евреев, с двумя корзинами, полными бутылок. Феофан накрыл стол и принес бокалы, Василий расставил стулья, Данила взялся откупоривать пивные бутылки. Вскоре все радостно пили пиво, Зиновия положила на стол свой портсигар, каждый закурил и с наслаждением делал глубокие затяжки. Василий проявлял признаки нервозной веселости, он наполнял стакан за стаканом, чокаясь с каждым в отдельности, хохотал, стучал по столу, скинул куртку, рассказывал еврейские анекдоты и в конце концов на ломаном немецком запел «Застольную» Гете: Дух мой рвется к небесам В заблужденье странном: Не пущусь ли я и впрямь В путь по звездным странам? Нет, хочу остаться здесь, В мире безобманном, Чтобы пить вино и петь, И звенеть стаканом! [78] Остальные подпевали, и песня следовала за песней, а бутылка — за бутылкой. Все уже изрядно поднабрались, когда появилась двоюродная бабушка. Ее встретили криками ликования, помогли освободиться от зимних покровов и усадили за стол. — Здесь, кажется, пир горой, — проговорила она с простодушной улыбкой. — Один раз на свете живем, тетушка, — ответила Зиновия, поднимая бокал. — За твое здоровье! — Спасибо, спасибо! Бабушка отхлебнула глоток и отставила пивной бокал. — Нет, в студенческой компании так не кутят! — крикнула Зиновия. — Ты должна выпить по-настоящему, милая тетушка. — Ну, если так заведено… — улыбнулась та и сделала весьма похвальный глоток. — Однако что это здесь столько дыма? Она обмахнулась носовым платком. — Ничего не поделаешь, тетушка, — сказала Зиновия. — Единственный способ усидеть среди курящих — закурить самой. — Я же не умею. — А ты попробуй. С этими словами Зиновия протянула ей папиросу, которую бабушка взяла с некоторым сомнением, а Данила подал огня. — Ой нет, ни за что на свете… — пробормотала бабушка, но тем не менее благополучно прикурила папиросу и принялась, не затягиваясь, пускать дым. — А что, очень симпатично выходит, — сказала она, — когда голубые облака так вот вытягиваются и принимают очертания всевозможных фигур. Можно каждый день открывать для себя что-то новое. — Однако ты не пьешь, тетушка, — заметила Зиновия. — Уже пью, — ответила бабушка Ивана. — Пить до дна! — закричали студенты, и она действительно осушила бокал. — Если дело так и дальше пойдет, — улыбнулась старушка, — то я, чего доброго, захмелею. Она мало-помалу раззадорилась, катала хлебные шарики, бросалась ими в Зиновию и смеялась всему, что бы ни происходило вокруг. Студенты затянули «Гаудеамус». — Как смешно, когда поют на латыни! — воскликнула двоюродная бабушка и отхлебнула пива, которым в очередной раз наполнил ее бокал Данила. — Спой с нами, — попросила Зиновия. — Я?.. Нет, право… Я не умею. — Ты только начни. Бабушка Ивана рассмеялась и в конце концов все же запела вместе со всеми «Гаудеамус». Теперь была открыта первая бутылка вина. — Я не пью, — категорически заявила добрая старушка. — Я больше не могу, действительно не могу. Она закрыла ладонью бокал, однако растопырила пальцы, так чтобы Феофану было удобно наливать. Вино окончательно развязало языки. Феофан бахвалился, Василий пылко клялся Зиновии в любви, Данила провозглашал один тост за другим: за Зиновию, за красивых женщин вообще, за отечество, за дружбу, за свободу и за любовь. Двоюродная бабушка то смеялась, то курила, то пела и пила. — Ах, если бы вернуть молодость! — вздохнула она. — Где они, прекрасные годы? — Затем обратилась к молодым людям. — В мое время пили из туфельки дамы, — молвила назидательно. — Я, к сожалению, уже стара, но здесь присутствует красивая женщина, неужели она недостойна того, чтобы ей поклонялись? Присягните ей! На колени! Василий тотчас бросился ниц перед Зиновией, снял с нее туфельку и, наполнив вином, выпил за ее здоровье. Феофан с Данилой последовали его примеру. Тогда Зиновия подняла бокал и провозгласила: — Ура, да возлюбим! [79] Все воодушевленно чокнулись. — Но при этом, — хихикая, проговорила двоюродная бабушка, — при этом… нужно… целоваться. Поцелуй же ее, Феофан, и от всей души! Феофан приобнял и поцеловал Зиновию, после чего та, азартно сверкая глазами, подставила губы Василию и Даниле. — Ну а ты, тетушка, ты тоже должна поцеловаться! — воскликнула она затем. — Я?.. Ах нет, мне это все-таки не приличествует… — Ура, да возлюбим! — повторила Зиновия. И прибавила: — Здесь не может быть никаких исключений. Молодые люди обступили двоюродную бабушку, стыдливо закрывавшую лицо ладонями, и по очереди крепко расцеловали ее. — Нет, ну что за молодежь нынче… это же неприлично… это действительно неприлично. — Она тщательно вытерла рот. — Не знаю, я чувствую себя как на корабле. Палуба качается под ногами, все вокруг меня кружится и танцует… Бабушка Ивана пересела на диван и, пока остальные продолжали пить и петь, крепко уснула там, счастливая, как ребенок. 35. Плод созрел
Сети есть, прикрытые цветами. Ариосто Появились первые приметы весны, пробуждающей природу; неистовый ураганный ветер гулял по лесам и полям, сотрясал окна и двери, но воздух был уже мягким. Началось таяние, лед ломался. Ручьи и реки набухли, перед усадьбой в Михайловке образовалось небольшое озерцо. Ендруху подвернулся случай блеснуть изобретательским гением, построив на новом водоеме шаткий мостик из кирпичей и досок. |