Онлайн книга «Венера в мехах»
– Я люблю тебя, Северин, – прошептала она, – никого другого я не могла бы любить больше… Будем благоразумны… правда? Вместо ответа я заключил ее в объятья. Душа моя ширилась чувством огромного, глубокого, скорбного счастья… глаза мои увлажнились, слеза скатилась на ее руку. – Как можно плакать! – воскликнула она. – Ты совсем дитя… * * * Катаясь сегодня, мы встретили в коляске русского князя. Он был явно поражен, увидав меня рядом с Вандой, и, казалось, хотел пронзить ее своими электрическими серыми глазами. Ванда же – я готов был в ту минуту броситься перед ней на колени и целовать ее ноги – как будто совсем и не заметила его, равнодушно скользнула по нему взглядом, как по неодушевленному предмету, как по дереву, и тотчас же повернулась ко мне со своей обворожительной улыбкой. * * * Когда я уходил от нее сегодня и пожелал ей спокойной ночи, мне показалось, что она вдруг стала рассеянна и расстроенна, без всякого внешнего повода. Что бы такое могло озабочивать ее? – Мне жаль, что ты уходишь… – сказала она, когда я стоял уже на пороге. – Ведь это от тебя зависит – сократить срок моего тяжкого испытания… Согласись перестать мучить меня! – умоляюще сказал я. – Ты, значит, не допускаешь, что это положение и для меня мука… – проронила она. – Так положи ей конец! – воскликнул я, обнимая ее. – Будь моей женой! – Ни-ког-да, Северин! – сказала она мягко, но непоколебимо решительно. – Что ты сказала?! Я был испуган, потрясен до самой глубины души. – Мужем моим ты быть не можешь… Я посмотрел на нее, медленно отнял руку, которой все еще обнимал ее талию, и вышел из комнаты. Она… не позвала, не вернула меня. * * * Долгая бессонная ночь. Десятки раз я принимал всевозможные решения и снова отказывался от них. Утром я написал письмо, в котором объявил, что считаю нашу связь расторгнутой. Рука моя дрожала, когда я писал, и, когда запечатывал письмо, я обжег себе пальцы. Когда я взошел на лестницу, чтобы отдать письмо горничной, у меня подкашивались ноги, я едва не упал. Но дверь открыла Ванда сама, выглянув одной головой, на которой белели папильотки. – Я еще не причесана, – с улыбкой сказала она. – Что вы хотели? – Письмо… – Мне? Я кивнул головой. – Ах, вы хотите порвать со мной? – воскликнула она насмешливо. – Разве вы не заявили вчера, что я не гожусь быть вашим мужем? – Повторяю это и сейчас. – Ну вот – возьмите… – Я протянул ей письмо, дрожа всем телом; голос не повиновался мне. – Оставьте его у себя, – сказала она, холодно глядя на меня. – Вы забываете, что теперь речь вовсе не о том, можете ли вы удовлетворить меня как муж, – а в рабы вы во всяком случае годитесь. – Сударыня!.. – с негодованием воскликнул я. – Да, так вы должны называть меня отныне, – сказала Ванда, откидывая голову с невыразимым пренебрежением. – Извольте устроить ваши дела в двадцать четыре часа, послезавтра я еду в Италию, и вы поедете со мной, в качестве моего слуги. – Ванда!.. – Я запрещаю вам фамильярности со мной, – резко оборвала она. – Запомните также, что являться ко мне вы должны не иначе как по моему зову или звонку и не заговаривать со мной первый, когда я с вами не говорю. Зоветесь вы отныне не Северином, а Григорием. Я задрожал от ярости и… к прискорбию должен сознаться – в то же время и от наслаждения, от острого возбуждения. – Но… сударыня, вы ведь знаете мои обстоятельства, – смущенно заговорил я, – а я ведь завишу еще от своего отца… Сомневаюсь, чтобы он дал мне такую большую сумму, какая нужна для этой поездки… – Значит, у тебя денег нет, Григорий, – сказала Ванда, очень довольная, – тем лучше! Тогда ты, значит, всецело зависишь от меня и оказываешься в самом деле моим рабом. – Вы не приняли во внимание, – попытался я возразить, – что, как человек честный, я не могу… – Я все приняла во внимание. Как человек честный, – голос ее звучал повелительно, – вы обязаны прежде всего сдержать свое слово, свою клятву, последовать за мной, в качестве моего раба, куда я прикажу, и повиноваться мне во всем, что я ни прикажу. А теперь ступай, Григорий! Я направился к двери. – Постой… можешь предварительно поцеловать мою руку. И она с горделивой небрежностью протянула мне руку для поцелуя, а я… я, дилетант, я, осел, я, жалкий раб, припал к ней с порывистой нежностью своими горячими, пересохшими от волнения губами. Мне еще милостиво кивнули головой – и отпустили меня. * * * Поздно ночью у меня еще горел огонь и топилась большая зеленая печь, так как мне надо было еще позаботиться о некоторых письмах и бумагах, а осень, как это бывает у нас обыкновенно, вдруг и сразу вступила в свои права. Вдруг она постучала ко мне в окно деревянной ручкой хлыста. Я отпер окно и увидел ее в ее опушенной горностаем кофточке и высокой, круглой казацкой шапке из горностая, вроде тех, которые носила иногда Екатерина Великая. – Готов ты, Григорий? – мрачно спросила она. – Нет еще, моя повелительница,– ответил я. – Это слово мне нравится,– отозвалась она,– можешь всегда называть меня своей повелительницей,– слышишь? Завтра утром, в 9 часов, мы уезжаем отсюда. До железнодорожной станции ты будешь моим спутником, моим другом, а с той минуты, когда мы сядем в вагон,– ты мой раб, мой слуга. Закрой теперь окно и отопри дверь. Когда я сделал то, что она приказала, и она вошла в комнату, она спросила, насмешливо сдвинув брови: – Ну-с, нравлюсь я тебе? – Ты обв… – Кто позволил тебе это? – воскликнула она, хлестнув меня хлыстом. – Вы дивно прекрасны, моя повелительница. Ванда улыбнулась и уселась на кресле. – Стань здесь на колени – вот тут, около моего кресла. Я повиновался. – Целуй руку… Я схватил ее маленькую, холодную ручку и поцеловал. – И губы… Волна страсти хлынула на меня – я обвил руками тело жестокой красавицы и осыпал, как безумный, пламенными поцелуями ее лицо, губы и грудь, – и она с той же жгучей страстью отвечала на мои поцелуи, с закрытыми глазами, как во сне… Далеко за полночь мы не могли оторваться друг от друга. |