Онлайн книга «Исчезновение»
|
Он вошел в будуар; помещеньице было небольшое, но все в нем сулило удовольствия утонченной любви: здесь стояло несколько мягких диванов, полы устилали толстые ковры, зеркала были немного матовые – все это было пронизано кокетством, а никак не целомудрием. В воздухе витал запах сладострастия. Фонарик на стене источал нежнейший свет. Албен немного огляделся в разнаряженном будуаре, затем, подняв тяжелый парчовый балдахин, проник в самое сердце опочивальни. Прошло какое-то время. Он пропитался запахом нарда, [308] которым был густо насыщен воздух под балдахином, пропах настолько, что едва не потерял сознание. Затем появилась Анастасия. Сняв кимоно из белого в черный горошек органди, [309] надев тарлатановое трико, которое плотно облегало ее талию и бедра, звезда поправила тяжелое золотое украшение с алмазом-кабошоном и улеглась на оттоманке, довольно вздохнув и что-то ласково промурлыкав. Албен довольно долго оставался неподвижен, любуясь божественной красотой звезды. Горизонт искривлялся в такт колыхания, которое без перебоев запечатлевало на ее извилистом теле вдохновение. Это тело, словно изваянное, взывало к себе, нагое, разомлевшее, в волнующем полумраке, который играл на ее томном боку лазурными тенями. Ее белая кожа, матовая, гладкая, блестящая, была просто восхитительна. Албен подскочил, глаза его сверкали. Он походил на Великого Пана. – О Анастасия, – пробормотал он, сгорая от любви – у Купидона закончились стрелы в колчане! Охваченный вдохновением, он тут же сочинил лэ, [310] в котором, согласно традиции «Песни Песней Соломона», воспевал восхитительное тело Анастасии: Тело твое – шлюп, бригантина, большой галеон, На котором я в чувств океан отправляюсь, Отдаваясь на волю ветром разбуженных волн, Что качают нас, бурно в борта ударяясь. Лоб твой – то крепость, и форт, и большой бастион, Вал земляной, что, как горы, вдали вырастает, Но моей страсти не страшен непрочный заслон, Он пред восторгом, меня охватившим, растает. Как лабиринт с поворотами – ухо твое, В веках – дрожанье, в ресницах – миганье мгновенья. Все повороты пройду и впаду в забытье, И при паденье услышу я звезд песнопенье. Словно колодцы, зрачков твоих темь глубока, В них заглянул сквозь бровей триумфальную арку… Нёбо твое – атолл, мадригал и пурпурный коралл, В нем утону, как о скалы разбитая барка. Шея твоя, как алмазный ошейник тугой, Созданный демоном для моего удушенья. Руки твои – словно флаги, вздымаясь дугой, Пыткой и бронзы отливом мое предрекают паденье. Разжатый кулак – это спрут пятипалый, понтон, Лодкой рыбачьей на тело мое наплывает. Спина – побережье, ложбина и вздыбленный стон, Арка любви, под которой забвенье витает. Белая кожа – оазис прохлады и света, Летопись жизни моей, моего вдохновенья… Бок твой – речушка и порт для стоянки корвета, Чтобы причалить к ней в брандера ярком горенье. Миниатюрная чаша – пупок твой открытый, Словно волшебный сосуд для моих излияний. Лоно твое – это тайна судеб и открытий, Герб, под которым войду в темноту мирозданья. Сквозь ураганы я шел взять твое Золотое Руно, Брови любви над лобком часто мне снились вдали, Может, в награду за это судьбой мне дано Аистом нежным войти в рай разделенной любви. [311] Так пел Албен. Затем, сбросив с себя одежду, обнаженный, вскочил он, жадный, изголодавшийся, на звезду. – Что? – смутился Антон Вуаль. – Изнасилование?! (Учтите, что ему не было тогда еще и двадцати лет; более того, он вырос в пуританской атмосфере, совершил первое причастие, затем конфирмацию и чуть не стал капуцином.) – О нет, – усмехнулся Аугустус, – вовсе не изнасилование, ибо звезда, приоткрыв глаза, сразу же по уши втрескалась в разбойника и отдалась ему; в то время как он входил в нее ad limina apostolorum, [312] она шептала: – Я страсть как жаждала разбойника, бандита, преступника! Полиция все еще преследует тебя? – Еще как, – ответил Албен. – За твою поимку обещано хорошее вознаграждение? – Очень хорошее. – Сколько? – спросила Анастасия. – Миллион гривен. – Сколько это будет в долларах? – не унималась звезда. Доллар равнялся двадцати восьми гривнам, [313] Албен быстро подсчитал, сколько это приблизительно будет, затем проверил, заглянув в газету, не изменился ли курс. – Thirty-six thousand, [314] – сказал он, округлив. – That is a lot, [315] Анастасия была восхищена. Затем, забывшись, плутовато, если не распущенно, подмигнув ему, звезда зашептала в полуобморочном состоянии: – Будь моим Дон Жуаном, моим Казановой, моим Бальмонтом, моим Божественным Маркизом! Можно было бы сказать, что это Вирджиния Майо отдается Ричарду Видмарку или Джоан Кроуфорд – Фрэнку Синатре, Рита Хэйворд – Керку Дугласу, Ким Новак – Кэри Гранту, Анна Маньяни – Рэндольфу Скотту, Джина Лоллобриджида – Марлону Брандо, Лиз Тэйлор – Ричарду Бартону, Ингрид Тюлен – Омару Шарифу. [316] Но следовала ли она некогда заученному сценарию или же в голосе Анастасии звучало настоящее чувство? В действительности это не имело никакого значения. Погружаясь в восторг щекотания, нежась, целуясь, они начали поединок, сражение, сладострастнее которого вряд ли когда-либо разворачивалось на любовном ложе, ибо дуэт, который его вел, не знал прежде, пожалуй, равных себе по утонченности и чувственности. |