Онлайн книга «Женщины»
|
– Точно. Валенсия проводила меня до летней двери. Там мы поцеловались. Затем я дошел до «фольксвагена», влез в него и отъехал. Завернул за угол, остановился прямо посреди дороги, открыл дверцу и выблевал второй стакан. 98
Раз в три или четыре дня я виделся с Сарой – либо у нее, либо у меня. Мы спали вместе, но секса не было. Подбирались близко, но никогда не приступали всерьез. Заповеди Драйера Бабы блюлись крепко. Мы решили провести праздники вместе у меня – и Рождество, и Новый год. Сара подъехала на своем фургоне 24-го около полудня. Я посмотрел, как она паркуется, потом вышел навстречу. К крыше фургона были привязаны доски. Подарок на Рождество: она собиралась построить мне кровать. Моя нынешняя – чистое издевательство: просто коробка с пружинами, а из матраса кишки торчат. К тому же Сара привезла натуральную индюшку плюс гарниры. Я заплачу за них и за белое вино. И еще для нас обоих были маленькие подарки. Мы внесли в дом доски, индюшку и прочую фигню. Я выставил наружу кроватную раму, матрас с изголовьем и положил на них табличку: «Бесплатно». Первым ушло изголовье, рама с пружинами – второй, и в конце концов кто-то забрал матрас. У нас бедный район. Я видел кровать Сары, спал на ней, и мне понравилось. Я никогда не любил усредненных матрасов – по крайней мере, из тех, что мог себе позволить. Больше половины жизни я провел в постелях, более приспособленных для дождевых червей. Сара сама себе сделала кровать и теперь собиралась построить еще одну такую же для меня. Крепкая деревянная платформа, на 7 ножках четыре-на-четыре (седьмая прямо посередине), а сверху – слой твердой 4-дюймовой пенорезины. Нормальные у Сары инженерные замыслы. Я держал доски, а она забивала гвозди. Недурно она с молотком управляется. Весу-то всего 105 фунтов, а гвоздь забить может. Отличная получится кровать. Много времени это у Сары не отняло. Затем мы ее испытали – несексуально, – а Драйер Баба улыбался нам с небес. Мы поехали искать новогоднюю елку. Мне-то елку не сильно хотелось (для меня и в детстве Рождество не было счастливым), и, когда мы обнаружили, что все площадки пусты, я не очень расстроился. А Сара на обратном пути была несчастна. Но стоило прийти домой и пропустить по нескольку стаканчиков белого вина, как она воспрянула духом и принялась везде развешивать рождественские украшения, гирлянды и мишуру – кое-что мне прямо на голову. Я читал, что в Сочельник и на Рождество люди совершают больше самоубийств, чем в другие времена года. Такой себе день рождения Христа – либо вовсе никакой. От музыки по радио тошнило, от телевизора становилось еще хуже, и мы его выключили, и Сара позвонила матери в Мэн. Я тоже с мамой поговорил, и мама оказалась вовсе не дурна. – Сначала, – призналась Сара, – я думала познакомить вас с мамой, но она старше тебя. – Не стоит. – У нее были славные ножки. – Говорю же – не стоит. – У тебя предубеждение против старости? – Да, за исключением своей. – Ты ведешь себя, как кинозвезда. У тебя всегда были женщины на двадцать или тридцать лет моложе? – Когда мне было двадцать – нет. – Тогда ладно. У тебя бывали женщины старше – то есть так, чтобы с ними жить? – Да, когда мне было двадцать пять, я жил с тридцатипятилетней. – И как? – Ужасно. Я влюбился. – А что ужасного? – Она заставляла меня ходить в колледж. – И это ужасно? – Не в тот колледж, о котором ты думаешь. Она там была всеми преподами сразу, а я – всем студенчеством. – Что с нею стало? – Я ее похоронил. – С почестями? Ты ее убил сам? – Ее кир убил. – Веселого Рождества. – Еще бы. Расскажи мне о своих. – Я пас. – Слишком много? – Слишком много, однако слишком мало. Тридцать или 40 минут спустя в дверь постучали. Сара встала и открыла. Вошла секс-бомба. В самый что ни на есть канун Рождества. Я понятия не имел, кто она такая. В обтягивающем черном прикиде, а огромные груди ее, казалось, вот-вот вырвутся из лифа платья на волю. Величественно. Я никогда не видел таких грудей, эдак вот оформленных, – разве что в кино. – Привет, Хэнк! Она меня знала. – Я Эди. Мы познакомились у Бобби как-то ночью. – Да? – Ты что, слишком пьян был и не помнишь? – Здорово, Эди. Это Сара. – Я Бобби искала. Подумала, может, он у тебя. – Сядь выпей с нами. Эди села в кресло справа от меня, очень близко. Ей было лет 25. Она зажгла сигарету и отхлебнула из стакана. Каждый раз, когда она перегибалась над кофейным столиком, я был уверен, что это произойдет, я был уверен, что эти груди выскочат. И боялся того, что могу сделать, если они выскочат. Бес его знает. Я никогда не был человеком грудей, я всегда был человеком ног. Но Эди и впрямь знала, как это делать. Я боялся и искоса поглядывал на ее груди, толком не понимая, чего мне хочется – чтоб они выпрыгнули или чтоб остались. – Ты знаком с Мэнни, – сказала она мне. – Ну, у Бобби, помнишь? – Ага. – Мне пришлось дать ему под зад коленом. Слишком, блядь, ревнивый был. Даже нанял частного мудака за мной шпионить! Нет, ты представь! Просто мешок с говном! – Ага. – Ненавижу мужиков-попрошаек! Ненавижу лизоблюдов! – Хорошего человека в наше время трудно найти, – заметил я. – Песня такая есть. Со Второй мировой войны. А еще другая была: «Ни с кем не ери под яблоней – ни с кем, кроме меня». [24] – Хэнк, ты лепечешь… – сказала Сара. – Выпей еще, Эди, – сказал я и налил ей еще. – Мужики – такие дрыщи! – продолжала та. – Захожу как-то на днях в бар. С четырьмя парнями – близкие друзья мои. Сидим там, хлещем пиво кувшинами, ржем, понимаешь, просто оттягиваемся, никого не трогаем. Тут у меня мысль возникла – нехило бы на бильярде сыграть. Мне нравится бильярд. По-моему, дама с кием – это класс. – Я не умею в бильярд, – сказал я. – Я вечно сукно рву. И я даже не дама. – Ну, в общем, подхожу я к столу, а там парень какой-то сам с собой режется. Я подхожу к нему и говорю: «Слушайте, вы за этим столом уже долго. Мы с друзьями хотим слегка сыграть. Вы не возражаете, если мы стол ненадолго займем?» Он оборачивается и смотрит на меня. Выжидает. А потом ухмыляется так и говорит: «Ну, ладно». |