Онлайн книга «Юг без признаков севера»
|
Всякий раз, когда кому-нибудь начинало везти, я отваливал, пока не прикидывал, что вот сейчас его веревочка разовьется. И тут ставил против него. Я заметил, что остальные мужики ставили на каждый кон. Я же поставил шесть раз и пять из них выиграл. Затем нас загнали обратно в камеры. Я опережал на доллар. На следующее утро я встрял в игру пораньше и за утро сделал 2.25, а за день – 1.75. Когда игра закончилась, ко мне подошел этот пацан: – У вас, кажется, ништяк идет, мистер. Я дал пацану 15 центов. Он ушел вперед. Со мной поравнялся еще один мужик: – Ты что-нибудь давал этому сукиному сыну? – Ага. 15 центов. – Он каждый раз с кона срывает. Не давай ему ничего. – Я не заметил. – Точно. Рвет с кона. Своего не упустит. – Понаблюдаю за ним завтра. – А кроме этого, он сидит за непристойное обнажение, мать его. Показывал пипиську маленьким девочкам. – Ага, – ответил я. – Терпеть не могу таких хуесосов. Пища была паршивой. Как-то вечером после ужина я упомянул Тэйлору, что выигрываю в кости. – А знаешь, – сказал он, – ты ведь можешь еду себе здесь покупать, хорошую еду. – Как? – Когда гасят свет, приходит повар. Ты получаешь то же, что ест начальник тюрьмы, самое лучшее. Десерт, все дела. Повар хороший. Начальник его здесь поэтому и держит. – Сколько нам будет стоить пара ужинов? – Дай ему дайм. Не больше пятнадцати центов. – И все? – Если дашь больше, он подумает, что ты осел. – Ладно. Пятнадцать центов. Тэйлор договорился. На следующую ночь, когда вырубили свет, мы сидели, ждали повара и давили клопов, одного за другим. – Этот повар пришил двоих. Клевый сукин сын, но гад порядочный. Грохнул одного, отсидел червонец, откинулся и через два-три дня грохнул второго. Здесь вообще-то пересылка, но начальник держит его тут постоянно, потому что он – хороший повар. Мы услышали, как кто-то подходит. Повар. Я встал, и он просунул нам пищу. Я отнес ее на стол, затем вернулся к двери камеры. Действительно здоровый сукин сын, двоих укокошил. Я дал ему 15 центов. – Спасибо, приятель, мне завтра тоже приходить? – Каждый вечер. Мы с Тэйлором сели ужинать. Все лежало на тарелках. Кофе был хорош и горяч, мясо – ростбиф – нежное. Пюре, зеленый горошек, бисквиты, подливка, масло и яблочный пирожок. Я так хорошо не ел лет пять. – Однажды этот повар моряку в шоколадный цех заехал. Так его отхарил, что тот ходить не мог. Моряка пришлось госпитализировать. Я набрал полный рот пюре с подливкой. – Да ты не волнуйся, – успокоил меня Тэйлор. – Ты такой урод, что тебя никому ебать не захочется. – Я больше беспокоюсь, как бы себе чутка ухватить. – Ладно, я этих обсосов тебе покажу. Некоторые уже заняты, некоторые нет. – Жратва хорошая. – Говна не держим. Тут есть два вида петушни. Те, что сели пидорами, и те, кого в тюрьме опустили. Пятерок никогда не хватает, поэтому парням приходится лишних себе прихватывать, чтоб потребности удовлетворять. – Разумно. – Тюремная петушня обычно слегка с прибабахом, поскольку им по голове сильно стучат. Сначала они ерепенятся. – Во как? – Ага. А потом смекают, что лучше быть живым пинчем, чем дохлой целкой. Мы доели ужин, разошлись по люлькам, посражались с клопами и попробовали заснуть. Каждый день я продолжал выигрывать в кости. Я начал ставить потяжелее, но все равно выигрывал. Жизнь в тюряге становилась все лучше и лучше. Однажды мне запретили прогулку. Навестить меня пришли два агента ФБР. Они задали несколько вопросов, затем один сказал: – Мы твое дело изучили. До суда не дойдет. Тебя заберут в призывной центр. Если армия тебя примет, пойдешь в армию. Если отклонит, снова выйдешь на гражданку. – А мне в тюрьме уже почти понравилось, – сказал я. – Да, выглядишь ты неплохо. – Никакого напряга, – ответил я, – за квартиру платить не надо, за коммунальные услуги тоже, с подружками не ссорюсь, налогов никаких, номера получать не надо, нет талонов на еду, бодунов… – Поумничай еще, мы тебя живо проучим. – Ой блядь, – ответил я, – я же пошутил. Чем я не Боб Хоуп? – Боб Хоуп – хороший американец. – Я б тоже был хорошим, если б у меня столько же бабок было. – Мели-мели. Мы тебе покажем, где раки зимуют. Я промолчал. У одного парня при себе был портфель. Он и поднялся первым. Второй вышел за ним следом. Нам всем обед дали с собой и затолкали в грузовик. Человек двадцать-двадцать пять. Парни позавтракали лишь полтора часа назад, но уже развернули свои пакетики. Неплохо: бутерброд с колбасой, бутерброд с арахисовым маслом и гнилой банан. Свой обед я отдал парням. Все они сидели очень тихо. Никто не острил. Все смотрели прямо перед собой. Большинство черные или коричневые. И все как один – здоровенные. Медосмотр я прошел, наступила очередь психиатра. – Генри Чинаски? – Да. – Садитесь. Я сел. – Вы верите в войну? – Нет. – Вы хотите пойти на войну? – Да. Он посмотрел на меня. Я не сводил взгляда со своих ног. Казалось, он погрузился в чтение вороха бумаг на столе. Прошло несколько минут. Четыре, пять, шесть, семь минут. Затем он заговорил: – Послушайте, у меня в следующую среду будет вечеринка. Приглашены врачи, юристы, художники, писатели, актеры, вот такой народ. Я вижу, что вы – человек интеллигентный. Я хочу, чтобы вы тоже пришли. Придете? – Нет. Он начал писать. Он все писал, писал и писал. Откуда он столько про меня знает? Я сам о себе столько не знаю. Я не стал ему мешать. Мне было все равно. Теперь, когда на войну я попасть не мог, я войны этой почти желал. Однако, в то же время я радовался, что меня там нет. Врач закончил писать. Я почувствовал, как обвел их вокруг пальца. Против войны я возражал не потому, что пришлось бы кого-то убивать или подлезть под пулю самому без всякого смысла. Едва ли это имело значение. Я возражал против того, что меня лишали права сидеть в какой-нибудь комнатешке, недоедать, глотать дешевое пойло и сходить с ума по-своему в собственное удовольствие. Я не хотел, чтобы меня будил по утрам своим горном какой-нибудь чувак. Я не хотел спать в казарме с кучей здоровых сексуально озабоченных любящих футбол перекормленных остроумных дрочливых славнющих перепуганных розовых пердящих залипающих на мамочках скромных играющих в баскетбол американских мальчишек, с которыми придется водить дружбу, напиваться в увольнительных, лежать вместе на спине и слушать десятки несмешных, тупых и грязных шуток. Я не хотел их чесучих одеял, их чесучих обмундирований, их чесучей гуманности. Я не хотел срать с ними в одном месте, ссать с ними в одном месте или делиться с ними одной блядью. Я не хотел видеть их ногти на ногах и читать их письма из дому. Я не хотел разглядывать их подпрыгивающие задницы в одном строю, я не хотел с ними дружить, я не хотел с ними враждовать, я не хотел ни их, ни этого, ничего. Убивать или быть убитым едва ли имело значение. |