Книга Мир до и после дня рождения, страница 92 – Лайонел Шрайвер

Ирина расправила плечи:

— Ты не находишь, что она прекрасно сохранилась? Для шестидесяти четырех лет?

— Эта женщина выглядит на все свои шестьдесят четыре, пожалуй, даже с хвостиком. Она такая тощая, что дрожь берет. И лицо ее словно заморожено, даже когда она так омерзительно улыбается, мышцы не шевелятся. Конечно, у нее есть все, что нужно, и в тех местах, где нужно, и все это неплохо упаковано, но у нее отталкивающая внешность. Я бы скорее трахнул холодную запеченную картофелину. Твоя мать тебе завидует, милая. Разве ты не видишь? Ты говорила, она вечно к тебе придирается. А знаешь почему? Потому что ты красивая. И она старается сделать все возможное, чтобы ты этого не поняла.

— Ну, ты не видел ее в зените славы…

— Мне и не надо, — перебил ее Рэмси. — Ты всегда была и будешь прекраснее. Никогда об этом не забывай.

Ирина улыбнулась и с благодарностью поцеловала его; странное чувство, но ей не хотелось, чтобы его слова были правдой. Может, она не в состоянии оценивать свою мать объективно? Когда она была маленькой, все одноклассники были без ума от ее матери — ухоженной женщины с величественными манерами и туалетами, как у Одри Хепберн, — и удивлялись, как у такого лебедя мог появиться гадкий утенок с торчащими вперед зубами. Раиса мечтала навсегда сохранить такое положение вещей. Образ стареющей женщины с морщинистым лицом давно находился под запретом.

— Завтрака не будет? — спросил Рэмси следующим утром, в канун Рождества.

Ирина сидела за кухонным столом, склонившись над «Нью-Йорк таймс», рядом стояла одинокая чашка кофе, которую она благоразумно поместила сначала на блюдце, а потом на специальную подставку. Решив не объяснять, что в этом доме желание поесть является признаком слабости, она лишь отмахнулась, сказав, что не голодна.

Естественно, Раиса бодрствовала уже с рассвета. Отработав несколько часов у станка, она все еще оставалась в белых лосинах и вишневых гетрах, раздававшийся тут и там характерный стук пуантов о паркет возвращал Ирину во времена ее полного комплексов детства.

Рэмси никогда не понимал, как можно быть «жаворонком». Когда теща поинтересовалась, не хочет ли он тост из черного хлеба, он с радостью согласился и заметил, что не откажется и от яичницы, а к предложенной каше попросил еще и сосисок. При этом он и глазом не моргнул, увидев ее вспыхнувший от ужаса взгляд.

— Боже, — бормотала Раиса, забегав по кухне, чтобы скрыть нанесенное ей оскорбление. — Когда в доме нет гостей, я хожу в магазин на авеню и возвращаюсь с одним маленьким пакетом. Ну да, теперь в доме мужчина! На день не хватит и мешка еды. Как приятно, что здесь опять появляться люди с хорошим аппетитом. Как у твоего отца, Ирина, — он ел как медведь!

— Не волнуйся, мама.

Одним из достоинств Раисы была тактичность размером с кувалду, поэтому никогда не составляло труда угадать, к чему она клонит.

— Если ты хочешь, чтобы мы возместили сумму, потраченную на продукты, это легко устроить.

— Чепуха, Ирина, я вовсе не это иметь в виду!

— Ну разумеется.

Рэмси успел сгрызть три тоста, прежде чем заметил на руках Ирины перчатки.

— Ой, что это?

Она неловко перевернула страницу.

— Я тебе говорила, болезнь Рейно. Здесь всегда прохладно, поэтому я привезла несколько пар перчаток. Я еще припасла красные специально для Рождества.

— Вы даже не заметили, Румси, — обиженно проговорила Раиса. — Ирина всегда надевать перчатки и очень расстраивать мать.

— Но она продрогла, — возмутился Рэмси. — Я сам чуть не отморозил себе задницу. Почему нельзя включить отопление на полную мощность?

— Вы бы видели, какие потом приходят счета! К тому же легкая прохлада помогает быстрее проснуться. И очень полезна для кровообращения, да?

— Нет, мама. — Ирина старалась говорить спокойнее. — Для моего кровообращения это не полезно.

— Надо вставать утром и делать упражнения, Ирина, тогда весь день не будешь мерзнуть!

— А на какой температуре установлен этот чертов термостат? — спросил Рэмси, снимая с Ирины перчатки и растирая ее ледяные пальцы.

— По-моему, ниже арктической. Он в гостиной. — Когда Рэмси вышел, она бросилась следом. — Но, Рэмси!

— Шестнадцать градусов по Цельсию, — отчеканил он, появляясь в коридоре.

— Шестнадцать? — удивилась Ирина. — Больше похоже на пятнадцать.

— Чертова экономия!

Ирина положила руку ему на плечо.

— Прошу тебя, — прошептала она. — Однажды я попыталась увеличить температуру на пару градусов, ты не представляешь, каковы были последствия. Это того не стоит. Я ничего не имею против перчаток.

— Я имею, черт подери!

Рэмси вернулся в кухню и обратился к Раисе, крутившейся вокруг стола с его недоеденным завтраком:

— Вот что я вам скажу. Я не желаю, чтобы моя любимая жена превращалась в эскимо, когда хочет почитать газету. — Он вытащил из кошелька две купюры по пятьдесят долларов и положил на стол. — Думаю, этого достаточно, чтобы покрыть расходы на отопление за два дня.

— Нет, это слишком много. Забирать обратно! — запротестовала Раиса. — Нет денег за газ, вы мои гости!

— Сдачи не надо.

Ирина с ужасом наблюдала, как он возвращается в гостиную и, нагло нарушив все возможные здешние правила, повышает температуру до семидесяти пяти градусов.

После завтрака Ирина показала Рэмси Брайтон-Бич и была разочарована тем, что ничего из увиденного не вызвало его любопытства. Взгляд равнодушно скользил по написанным кириллицей вывескам магазинов, расположенных вдоль улицы под линией надземки, и объявлениям в витринах: «Здесь говорят по-русски!» Он проявил терпение, когда Ирина затащила его в один из магазинов, торгующих продуктами из Израиля и бывших республик Прибалтики, и спокойно взирал на полки, заполненные всевозможной копченой рыбой и буханками черного хлеба. Рэмси немного оживился у прилавка с икрой и купил две унции белужьей икры для рождественского ужина, что показалось ей щедростью, возведенной на фундаменте агрессивности, — похоже, враждебные настроения будут возникать в нем всякий раз при приближении к ее матери. Впрочем, она привыкла, что поведение Рэмси в любой новой среде было весьма специфичным. Оглядывая обветшалые дома, он старался, понапрасну, отыскать вывеску клуба снукера.

Ирина купила кое-какие продукты, чтобы заглушить (на время, разумеется) обиды матери, и завела светскую беседу с кассиром. Она уже больше года не говорила так много по-русски и с наслаждением окунулась в бурные воды чувств, которые английский не мог дать в силу своей угловатости. Лоренс понимал больше, чем мог сказать, и сейчас ей не хватало возможности излить свое отношение к счетам за воду и электричество именно по-русски, что в общих чертах было ему понятно. Рэмси часто просил ее говорить по-русски в постели, но, к сожалению, для него ее страстный шепот не имел смысла.