Онлайн книга «Портрет Невидимого»
|
с дружеским приветом, Ваш… — Мне удалось сформулировать письмо достаточно энергично и вразумительно? — с тревогой спросил Фолькер. — Да. Он, возможно, вернет деньги, чтобы избежать публичного скандала. — Но только вернуть ему придется всё сразу! Однако мы уже поняли: кунст-менеджер присвоил переданную ему огромную сумму, и найти его нам вряд ли удастся. Была теплая октябрьская ночь. На сиденье кресла в стиле Людовика XVI лежал только что выпущенный фотоальбом с портретами немецких политиков — «Следы власти». [305] По телевизору показывали ток-шоу, но звук Фолькер отключил. Я курил, как всегда высунувшись в окно, чтобы дым сигареты не попадал в комнату, и смотрел на город. Заметил, что фикус Бенджамина на подоконнике недавно полит. Фолькер поднялся из-за компьютера и сел в кресло. (В жарко натопленных комнатах он теперь всегда одевался одинаково, по-домашнему. Вокруг худых ляжек болтаются спортивные брюки, ноги в теплых носках, сверху — толстый пуловер, привезенный мною из Восточной Фрисляндии, куда я ездил с чтениями. Как правило, все лампы в квартире включены…) Я присел на пол у ног Фолькера. И погладил его. — Как поживает твой новый роман? — спросил он сверху. — Каждая строчка дается мучительно. — Как всегда. — Что же делать? — Продолжать. Давай мне читать новые страницы. Через два года у тебя будет хорошая, неоднозначная книжка. Последняя фраза меня встревожила. Почему он не сказал, как уже не раз говорил в последние двадцать лет: «И тогда у нас будет хорошая, неоднозначная книжка»? Я принес ему бокал вина, а себе — минералки. — В декабре я поеду с тобой в Бергамо, — сказал я. — Да, там у нас будет больше покоя. — Я бы охотно остался еще на денек у озера Комо. — Посмотрим. Что наша неразлучность когда-нибудь кончится, было непредставимо. Лиза, у которой он меня выторговал, вспышки ревности, концерт цикад на террасе мадам Дортендеги в Андузе, измены, верность, жаркие споры об учреждении частных телеканалов, ночная расклейка афиш в Цвиккау, беспорядочное срастание друг с другом, потом — все более строгий жизненный распорядок, а под конец — даже разделение нашей пищи на соленую и несоленую. Такое из памяти не изгладится. Мы обменялись какими-то соображениями о новостных кадрах на безголосом телеэкране. — Завтра отошли письма. Этот подонок должен вернуть деньги. А на берлинскую выставку я поеду с тобой. Он кивнул. Я присел рядом с ним. Над чем мы тогда смеялись, уже не помню. Наконец я поднялся с ручки его кресла. Взглянув на письменный стол, я заметил, что там опять лежит третья часть романной трилогии, с поправками Фолькера. Невенчанный король. Поезд оказался приятно пустым. Что необычно для воскресенья… Он проводил меня до двери. С лестницы я махнул ему рукой. Он, перегнувшись через перила, смотрел, как я спускаюсь. Когда на следующее утро Фолькер не ответил на три телефонных звонка, я быстро накинул на себя что-то — и побежал. Войдя в квартиру, я понял: здесь царит не покой, а зловещая тишина. Кнопка автоответчика мигала. Я уже догадывался, что случилось. Осторожно приоткрыл дверь в маленький коридор… Он лежал на полу, мертвый. Послесловие
Про Плешински я с самого начала все поняла. Однажды — я тогда работала в издательстве — ко мне пришли они оба, Ханс Плешински и Фолькер Кинниус; каждый держал в руке рукопись. И очень скоро я убедилась: Ханс Плешински — писатель. Не сомневалась я и в том, что он станет хорошим, выдающимся писателем, хотя в его первом романе имелись погрешности. Но с каждой новой книгой, которую он публиковал, мое первоначальное мнение все более укреплялось. Кинниус же представлялся мне скорее критиком-интеллектуалом; обширные знания и широкая образованность мешали ему писать легко и естественно: в романе Кинниуса и герой, и любое движение чувства не изображались, а становились предметом рефлексии, подвергались рационалистическому анализу. Ханс Плешински, конечно, тоже располагает огромным запасом знаний и пользуется этой кладовой, великодушно и щедро рассыпая почерпнутые оттуда сведения по страницам своих романов; но в том-то и дело, что у него получаются не педантичные комментарии, напоминающие выписки из энциклопедического словаря, а обо всем говорится как бы невзначай, все подчинено потоку повествования: мы видим искрящиеся экспромты, жемчужины его образованности. Уже в первых его произведениях царила необузданная страсть к сочинительству, в сочетании со способностью все-таки подчинять себя дисциплине: чтобы страсть эта не вышла из берегов, чтобы ткань повествования не распалась. Каждый персонаж его книг, каждое место действия изображены живо и точно; тщательность обрисовки образов, соединяясь с наглядностью, порождает ощущение непосредственного присутствия этих людей и пространств рядом с нами, читателями. Многокрасочность повествования совмещается с единством изображенного социального контекста и с «глобальностью» культурных притязаний автора. Именно благодаря тому, что все внимание сконцентрировано на одном персонаже, текст обретает качество транс-персональности и выходит за рамки описания какой-то конкретной ситуации — у Плешински, впрочем, всегда очень точного и детального. Свойственной этому автору элегантности в повседневной жизни — а к числу жизненных ориентиров Плешински относятся Людовик XIV, король-солнце, и Сен-Симон, ученый историограф, человек универсальной культуры — соответствует элегантность писательского почерка, которая особенно впечатляюще проявилась именно в книге «Портрет Невидимого». Повествование здесь никогда не становится поверхностно-плоским или, напротив, рассчитанным лишь на литературных гурманов — оно вдохновляется мыслью о высоком предназначении литературы. Ханс Плешински родился в 1956 году, в Целле (Нижняя Саксония), недалеко от тогдашней границы между двумя зонами (см. его книгу «Тоска по Востоку», 1993), и это обстоятельство наложило заметный отпечаток на его жизнь. Он опубликовал много книг: «Рогалики к завтраку», Зиген 1984; «Габи Ленц», Цюрих 1984; «В Египпет», Цюрих 1984; «Чума и болото», Цюрих 1985; «Деревянный вулкан», Цюрих 1986; «Тоска по Востоку», Мюнхен 1993; «Чудо Глогау», Мюнхен 1993; «Брабант», Франкфурт-на-Майне 1995; |