Онлайн книга «Гулливер и его любовь»
|
– Что же ты не поняла? – спросил он, глядя, как она сидит. – Мне понравились прозрачные желтые зонтики. И еще… в конце, когда стали падать белые снежинки… Но ведь весь спектакль был на японском языке. И, хоть я и догадывалась о сюжете, но все вдруг куда-то развернулось… – Там же бежала подсказка на русском на тех черных табло по бокам. – Да, я видела, но мне не хотелось отвлекаться на чтение. Каждый раз оглядываться, мы же сидели на первом ряду. И я просто предпочитала смотреть… Знаешь, как в другой стране… Смотреть просто на Кристиана и на Роксану, и на Сирано… – Который и был самураем Кёзо, – мрачно усмехнулся он и взял свой бокал и отпил. «Этот глубокий и тонкий вкус, словно бы вино уже ощущает себя само по себе». Но спросил о другом: – Получается, что ты придумала себе другой спектакль? – Наверное, – снова улыбнулась она и глубоко вдохнула в себя дым своей любимой травы. И посмотрела в окно, за которым, проплывало лицо Григория. Они замолчали. Свет фар от проходящей по шоссе машины пересек веером потолок. – Я о тебе ничего почти не знаю, – тихо сказал, наконец, он. – Так же как, впрочем, и я о тебе, – также тихо ответила она. Он подумал, что же произойдет, если он сейчас ей скажет, что его жизнь кончена, что еще несколько дней назад он проиграл свою жизнь в «форексе»? «Что будет, если я скажу, что если она хочет, то этот вечер будет последним и для нее?» – Тебя бросил муж, – сказал он, чтобы найти, наконец, свою безжалостность и прежде всего к самому себе. Она вздрогнула: – С чего ты взял? – Видел в окне, в которое ты посмотрела. Люба не ответила. – Ты хотела его убить? – Что? – Я хотел спросить, ты хотела бы его убить? – Почему ты так спрашиваешь? Он помедлил. – Ну… мне так кажется. «Два бокала, в каждый из которых будет брошен яд». Она вдруг как-то цинично засмеялась: – Ты, что, хочешь, чтобы я рассказала тебе про свою жизнь? – Кому же, как не мне. – А может быть, лучше про… Она вдруг замолчала и горько усмехнулась. Он взглянул на нее и понял, что за слово она не назвала. – Тогда… может быть… Хотя… может быть… и я… расскажу тебе, – пробормотал бессвязно, отводя взгляд. Он знал, что она по-прежнему смотрит на него, не отрываясь. На него и только на него, даже нет, не на него, а в него, и словно бы к чему-то там, в нем, уже прикасается. И услышал ее тихий голос: – Все равно противоядия нет. И тихо ответил: – Зато есть яд. Чтобы отвлечь этот ее невыносимый для него сейчас в своей светлости взгляд, он взял бутылку. И с шумом, с какой-то яростной жаждой опрокинул горлышком вниз. «Мерло» полилось, падая и пенясь, в бокал, поднимаясь и наполняя. Его рука дрожала, но он налил себе до самого края, а потом, также, и ей. – В самом деле, – сказал Евгений вдруг с какой-то новой и радостной интонацией, – представь себе, как будто у меня действительно есть яд. И я мог бы им с тобой поделиться. Он лихорадочно засмеялся, думая о том, что для нее это звучит, как шутка, и что она не знает, что он-то уже действительно прыгнул в эту ледяную воду и уже действительно пытается плыть, зная, что в такой воде до другого берега не добраться. Да его, скорее всего, и нет, этого другого берега, и потому можно уже не заботиться о стиле, как плыть – героический кролль, ироничный брасс или какой-нибудь полумагический баттерфляй… – Тебе, что, действительно так плохо? Его бросило в дрожь, а потом в жар. – Не делай вид, что и тебе хорошо. Он все же сделал над собой усилие и сжал зубы, словно бы кладя свою дрожь на лопатки и прижимая к полу. «Знает, догадывается? Но пока же только слова, которые могут так и остаться только словами». Он взял свой бокал и отпил, не замечая и замечая, что все же что-то уже изменилось и в этой комнате, и в Любе, и в нем. Словно бы что-то уже наклонилось и теперь станет наклоняться все круче и круче, пока не останется ничего, кроме как отпустить ладони и заскользить, вниз и только вниз, набирая и набирая скорость. – Не делай вид, – жестко начал он с тех же слов, – что ты здесь впервые. Я думаю, ты все же догадалась, почему я сказал тебе тогда, что мы могли бы встретиться еще один раз. Она как-то странно, шумно задышала. – Ну-у… Голос ее задрожал. – Ну, – продолжила, еле справляясь с дыханием, – тебе же понравилось делать это… А это моя работа. – Не ври, ты же не блядь! Ты сказала, что в этой роли ты делала это в первый раз. Что-то чудовищное, неумолимое и безжалостное, что теперь словно бы поменяло свое направление и что теперь наконец-то начало двигаться от него к ней и проникать в нее. – Так это или не так?! – почти выкрикнул он. – Да, – испуганно ответила она. «Как бабочка, уже приколотая к цветку моего ковра». Он почувствовал в себе зло. Его изначальная священная ненависть словно бы наконец вернулась к нему, и где-то глубоко в себе, он усмехнулся: «Так зачем же мне кончать еще и с собой?» И рассмеялся вслух. – Ты, что, сумасшедший? – она попыталась встать. – Блин, да тебе терапия нужна, а не проститутки! И тогда он засмеялся еще и еще громче, и сделал шаг к письменному столу: – Так во-от же она, те-ра-пи-ия! И выдвинул ящик и достал эти таблетки – в серебряной, разворачивающейся сейчас с каким-то волшебным легким звоном фольге. Таблетки были маленькие и теперь они словно бы как-то странно светились в этой своей маленькой аккуратной белизне. Люба так и не успела встать, она лишь подняла голову и с каким-то детским удивлением смотрела на стоящего перед ней Евгения и на то, что он держал в руках. И словно бы над ней возвышался не он, а какой-то темный лучезарный ангел. Ангел с невидимыми крыльями из черного света, прозрачными, как черный шелк, когда через него смотришь на солнце. – Это действительно яд, – тихо сказал он. – И… все должно произойти часа через три. Он замолчал. Ошеломленная, она не знала, что ответить. – Ты можешь сейчас встать и уйти, – сказал тогда он. – Может быть, я и ошибся, выбрав для этой роли тебя. |