Онлайн книга «Шанхай. Любовь подонка»
|
Что-то поменялось за полгода, неуловимо сдвинулось, и все же многое столь узнаваемо, желанно опять… Хотя бы в виде иллюзии обладания. Иллюзия подчас важнее реальности, мне ли этого не знать. Поднимаю руку снова. Редкие машины проезжают мимо. Наконец, из второго ряда подруливает «шестерка», с хачиком за рулем, конечно. Армянин, с ходу определяю я и зачем-то спрашиваю: – Ара, вон цэс? Лав эс? Хачик – крупный, носатый – смотрит оторопело. – Лав эм, – отвечает. – Куда? – На развилку, Каширского и Варшавки. – Что дашь? – Жена тебе твоя даст. «Интересно, а мне моя? Хоть и бывшая…» – Полтинник – поедем? Можно и за тридцатку доехать, но я боюсь, что водила заупрямится. Хачик открывает заднюю дверь. Инна, скорчив брезгливую мину, подбирает полы плаща и забирается внутрь. Жду, когда она подвинется, и тоже сажусь. Едем. В салоне у хачика стоит смесь запахов: бензин, турецкая кожанка и мудацкий освежитель воздуха у лобового стекла. Само стекло все в длинных трещинах. Сворачиваем на Нахимовский. – Откуда язык наш знаешь? – разглядывает меня в зеркало водила. – В армии скучно было, – отвечаю, ловя на себе Инкин насмешливый взгляд. – Ты извини, устал. Вот жену встретил, после долгой разлуки. Инна прижимается ко мне плечом и ногой. – Шноравор лини! – улыбается хачик и сосредотачивается на дороге. Мое ухо ловит шепот: – А ты там, в Китае… найдешь себе подружку… В шелковом платье, смуглую, с миндальными глазами и черными косичками… и меня забудешь… – Нет, – качаю головой. – Не забуду. Наоборот, в гости позову… – А тихая девушка в платье из красных шелков… где золотом вышиты осы… – дразнит, чуть слышно напевая и заглядывая мне в глаза. – Перестань. Инна смеется и, сложив ладони, дурашливо кивает: – Да, моя господина! – Я серьезно. Молчание. Едем без музыки, и то хорошо. Натужно повизгивают, елозя по треснувшему стеклу, резиновые «дворники». Сыро, сыро в городе всем. В домах, машинах, магазинах, пивных… Отсырела душа блядского города, плесенью изошла… Да, я здорово пьян, похоже… Инна отстраняется и утыкается в замызганное окно. За стеклом плывут пятна фонарей и нечастых встречных машин. Кладу руку ей на колено. На Варшавском напротив «Шалома» разворачиваемся через две сплошные и катим в сторону развилки. – Там после моста «кирпич» висит, нам как раз туда, под него, – объясняю. – А, «платный поворот», – кивает водила. – Знаю, тормознули гаишники меня там однажды… – Сейчас нет никого, не бойся. Я бы охотнее поговорил с Инкой, чем с водилой. Но она молчит и никак не реагирует на мою руку. Лишь когда я пытаюсь поднырнуть ладонью под полу плаща, не оборачиваясь, возвращает руку на место. Сворачиваем на Хлебозаводский. Показываю, где тормознуть. Расплачиваюсь. – Бари гишер! – говорит мне армянин. – Луйс бари! – отвечаю. – Спокойной ночи. Пока я вожусь с домофоном, Инна, глядя вслед отъезжающей «шестерке», хмыкает: – Ты бы лучше китайский учил… – Понимаешь, не было у нас в части китайцев. Ары были, азера были, даги были. А китайцы – нет. Еще скучно было, времени много. Зато когда я на тебе женился – скучать больше не пришлось. Ее лицо каменеет. – Ты что этим сказать хочешь? Открываю дверь: – «Белкам» хочу сказать. Добро пожаловать. Кстати, по-китайски – «хуаньин-гуаньин!» будет. – Ты-то откуда знаешь? – У меня группа китайская сейчас. Научили. В лифте едем молча. Дверь моей квартиры самая обычная, деревяшка. Бабушка умерла весной, летом квартира пустовала, сейчас вот я переехал. Инна разглядывает интерьер. – Ну, если сделаешь ремонт… Хотя, зная тебя… – Проходи, можешь не разуваться. Тапок все равно нет. Вон туда, в большую комнату. …Ремонт? Какой, в жопу, ремонт… Стягивая туфли, хмыкает: – Да уж… Большая… – Какая есть. – Тапочки у тебя хоть имеются? – Я ж говорил – можешь так… Или возьми мои, я в носках. Не о том, не о том говорим. Какие, на хер, тапочки… – Ты проходи, я чайник поставлю. Кухня засрана до предела. Голая лампочка. Мертвый блеск пустых бутылок – предательской шеренгой, вдоль стены. Мусорное ведро у плиты – опрокинутое, с вывалившимися упаковками из-под «доширака», консервными банками и пакетами – словно проблевалось. Холодильник «ЗиЛ» с автомобильной ручкой, потянуть и нажать, чтобы открыть дверцу. Отец говорил как-то, что этот агрегат покупали еще до полета Гагарина, лет сорок назад. И ведь работает до сих пор. Внутри – кастрюля с серым комом овсянки недельной давности. В секции для яиц – половина луковицы. Вот и вся моя еда. Врезалась женушка бывшая тоже в «зиловского» монстра, только на колесах. Уверен, ничего ему, бедолаге, не сделалось. Помял он ее слегка, даже не почувствовал ничего, наверное. Это ей за меня, суке. Меня-то всего она изломала, ни один сервис не возьмется: «Восстановлению не подлежит». Умилительнее жалости к себе может быть только жалость к себе же, помноженная на последствия запоя и расшатанность организма. – Где у тебя свет в туалете зажигается? – раздается за спиной голос. Вздрагиваю: не привык, что она – у меня. – Там лампочка перегорела. Вчера, – зачем-то добавляю я. Это «вчера» случилось где-то на прошлой неделе. – Ты знаешь, не надо ничего. Я устала, тебе вставать рано. Давай спать. Инна заходит в туалет. Не закрывая двери, стягивает колготки и трусы. Вопросительно смотрит на меня. Только сейчас обнаруживаю, что стою в дверном проеме. – Ладно, ты давай тут. Полотенце в ванной… Ну, какое есть… Чистое, вроде… – неуверенно говорю я и иду в спальню. Блин, блин, блин, белье, белье… Серое, вонючее. Сам я не замечаю, но месячной давности белье просто обязано быть грязным и вонючим, как портянка. |