Книга Ясновидец, страница 48 – Карл-Йоганн Вальгрен

Сидя за столиком таверны, он присматривался к братьям. Они были полностью поглощены деталями предстоящей операции — чертежи, подходы к дому, охрана, распределение обязанностей. Они приехали в Берлин почти год назад, еще когда только появились слухи о некоем салонном месмеристе Барфуссе. Но его уже и след простыл — остались только шепотом пересказываемые легенды: мальчик якобы мог предсказывать будущее, вызывать духи умерших и обращаться к нечистой силе за одолжением. Некоторые клятвенно заверяли, что можно было пройти в полуметре от него и не заметить, когда он демонстрировал свое умение делаться невидимым. Говорили, что он уехал в Брюссель, в Копенгаген, в Гамбург и, наконец, что он опять в Берлине, на этот раз под покровительством некой баронессы фон Бюлов.

Слухи подтвердились. Вот уже две недели Лангганс жил в хосписе при церкви Триединства, пока братья занимались последними приготовлениями, и все эти две недели его не оставляло чувство, что что-то не так.

И чувство это, похоже, не было безосновательным — на какой-то странной, доселе неизвестной ему частоте он явственно угадывал поток чьих-то мыслей, даже не мыслей, а сознания — и он не мог ни понять его, ни даже определить, откуда он исходит.

Он снова огляделся. Какая-то косоглазая баба улыбнулась ему, поваренок громко высморкался в платок и вдумчиво изучал результат. Трактирщик сквернословил, казалось, еще сильней, чем раньше.

Он знал, что источник этих мыслей находится где-то совсем рядом, они проникали под одежду и мурашками бежали по коже. Краем глаза заметил он, что трактирщик теперь схватил палку и, похоже, кого-то колотил, но кого именно, за спинами любопытных видно не было.

Послышался пьяный смех. Кто-то заорал:

— И сколько же ты заплатил за нее? Она же никуда не годится!

— Три дуката! И он еще говорил, что это полцены! Она поначалу много чего умела — и на руках ходила, и танцевала, что твоя дама из общества. Правда не нуждается в словах, а ложь — еще как! Проклятый цыган меня попросту надул!

Зеваки расступились, чтобы дать проход трактирщику, и Ланггансу теперь все было видно.

Это была макака.

Она была прикована к крюку в стене, одетая в грязное кукольное платьице и ситцевый ночной чепец. Цепь была очень короткой, так что она почти не могла двигаться.

— Я купил эту чертову мартышку, чтобы она показывала фокусы гостям, — орал трактирщик, — а она не желает слушаться! Ну ничего, для травли подойдет.

Обезьянка не издавала ни единого звука. Лангганс даже подумал, что ей вырезали язык. Он слышал только невнятный шорох какого-то непонятного наречия, полный ненависти и боли. Он вдруг понял, что обезьяна мыслит почти так же, как маленький ребенок, и открытие это удивило его.

Вдруг на этот полный отчаяния шорох наложилась еще какая-то мысль. Он сразу понял ее источник — старший брат воспринимал его рассеянность с большим скепсисом.

Он вновь повернулся к братьям.

— Есть ли у фон Бюлова охранники? — спросил он.

— По ночам у ворот дежурит сторож. Но оружия ни у кого, кроме барона, нет. Управляющий сказал, что у него в библиотеке хранятся в шкатулке голландские пистолеты.

— Доги?

— Нет, единственная помеха — сторож. Гляньте сюда — вот сюда, подальше, если следовать стене… Вы видите — мертвый угол. Фонарщик проходит тут сразу после полуночи, после этого — ни души.

— Дверь на кухню будет, открыта, — вставил младший, — управляющий проследит. Потайная лестница начинается сразу за стеной чулана.

Ланггансу больше ни о чем не нужно было спрашивать. Весь план был построен на уже давно известных ему деталях, к тому же он ясно чувствовал, как они пережевывают эти детали у себя в головах, врозь и последовательно: спальня супругов фон Бюлов расположена в другой части здания, где они и спят, когда барон не в отъезде, или не решил переночевать на одной из своих фабрик, и если он даже и дома, то наверняка спит очень крепко, хотя кто знает, всего не предусмотришь: он знал, что один из братьев будет ждать за забором, а другой перелезет стену, проникнет в кухонную дверь, осторожно, не будя служанок, спустится в погреб, где хранятся бочки с вином и пивом, дальше по потайной лестнице, указанной управляющим, на второй этаж во флигеле, где спит чудовище. Дверь в его спальню заперта, он, похоже догадывается, что его разыскивают, и именно поэтому, убаюканный кажущейся безопасностью, ничего не ведающий о бесшумно отодвигающихся книжных полках, он даже и не заметит, как две тени проникнут в темную комнату и как один из них, скорее всего, сам Лангганс — ведь именно он отвечает за успех всего дела, — сам Лангганс подойдет к кровати, аккуратно помеченной на чертеже управляющего, бесшумно откинет балдахин и, сомкнув руки на шее уродца-месмериста, положит конец жизни, которая и возникла-то по очевидной ошибке…

— А женщина? — спросил Лангганс. — Баронесса? Где будет она завтра ночью?

— Мы думаем, в своих покоях. Как раз под спальней барона.

— Что значит — «мы думаем!»?

— Ходят слухи, что она любовница этого монстра. Управляющий слышал об этом от камеристки. Поговаривают даже, что ребенок от него, и что она по ночам бегает к нему, когда все уснут. Они хотят уехать в Америку…

Лангганс громко рассмеялся.

— Что за бред. Урод совершенно нежизнеспособен. Как он может иметь детей? И какая женщина решится лечь с ним в постель?

А, впрочем, почему бы нет, подумал он тут же. С его способностями можно достичь чего угодно.

— Барон должен бы заметить… — добавил он уклончиво.

— Он так же глух, как и монстр, когда дело касается жены. Он готов сделать для нее, что угодно. Управляющий говорит, что он пьет шампанское из ее туфли, как поляки, когда влюбляются без памяти.

— Бог дал человеку два уха, — вмешался старший брат, — чтобы лучше слышать, и два глаза, чтобы лучше видеть. И только один рот, чтобы меньше болтать. Управляющий просто болтливый хвастун…

Но Лангганс уже не слушал. Его внимание вновь отвлекла макака. Он подумал, что это создание могло бы принести ему пользу — Барфусс наверняка настороже.

Трактирщик опять набросился на нее с палкой. Обезьянка тщетно пыталась увернуться от сыпавшихся на нее ударов, пыталась вырваться, царапала железную цепь и, наконец, намертво вцепилась зубами в палку.

— Я тебя проучу, — орал трактирщик, — я тебя проучу, чертово отродье!

Он вырвал палку у макаки и замахнулся изо всех сил. Лангганс живо представил себе хруст, как будто кто-то ломает сухую ветвь через колено, жуткий звук, когда ломается кость, он даже не представил, он почувствовал это так, как будто это была его собственная нога или рука…

Трактирщик впоследствии с трудом припоминал, что он якобы услышал какой-то шепот, голос, с неумолимой властностью заставивший его опустить палку и отвязать цепь без всякой на то причины, и он так и не понял, что сделал это не по собственной воле, а по приказу молчаливого господина, сидевшего за дальним столиком в компании двух приятелей.