Онлайн книга «Любовник Дженис Джоплин»
|
— Я помню, что она была не совсем белая, а будто бы загорелая, и груди у нее маленькие, в веснушках. — Ты их сосал? — Нет… — Пендехо, надо было сосать! Ну, хотя бы мял их в руках? — Нет. — Ну, ты точно озверел! А живот у нее какой? — Мягенький такой… — Ты его кусал? — Нет, потому что от нее как-то странно пахло, будто сырой землей… — Ну, так и должно быть! А целовалась как? — Обалденно! — А ты ее целовал? — Вообше-то нет… — Не могу в это поверить, вы что там, у себя в сьерре, девок не целуете? — Она говорила не по-нашему, я ничего не понимал. — Ну, ясно, она разговаривала с тобой по-английски! — Я еще никогда не слышал такого голоса… — Надо было называть ее «цыпленок» — чикен! Понял? Чикен — по-английски «цыпленок»! А ты потом отерся простыней? — Там не было никакой простыни. — Значит, ее халатом? — Нет. — Ты должен был пометить ее буквой «Z» — знаком Зорро! Многим женщинам это нравится! «Вздор!» — буркнула бессмертная часть Давида. Они сидели уже несколько часов и успели выпить много пива. Рот Давида безвольно открылся, зубы блестели, ему стало лень разговаривать. — Ты так и не рассказал мне, что на тебя нашло в Лос-Анджелесе, во время матча? Почему твой дядя снял тебя с подачи? Выпитое пиво подтолкнуло Давида на откровенность: — Мне тогда слышались голоса, а теперь уже нет. — Что? — Голоса слышались. — В смысле, в голове у тебя, что ли? — Ага, — сказал Давид, отпивая глоток пива. — С чего бы это, травки накурился? Я же предупреждал тебя — не прикасайся к марихуане! — Далчет, не из-за этого! — А почему ты мне не сказал? — Неловко было. Северный ветер трепал кроны деревьев, ночь стояла непроглядная, как чернила. Сантос допил свой стакан и наполнил снова. — Знаешь что, чертов Санди? Не зря говорят, что удачу за деньги не купишь! Так, как тебе повезло с Дженис, больше не обломилось ни одному мексиканцу, могу спорить на что хочешь! Послушай меня, каброн ты этакий: по ночам я залезаю в постель к разным бабам, либо везу их к себе на ранчо, или просто на реку в кусты, куда придется — потому у меня и синева под глазами не проходит. Но никогда со мной не случится то, что было у тебя! — Вот и Чато говорит то же самое. — Каброн твой Чато! Кстати, мне надо обсудить с ним кое-что. — Он уехал два дня назад и сказал, что вернется не скоро. — Еше бы, недаром во вчерашнем похищении банкира Иригойена обвинили партизан; хорошо, если Чато еще не шлепнули — наши стражи правопорядка долго разбираться не станут! Как только он объявится — дай мне знать. — Ты хочешь расспросить его о том, что случилось? — Нет, просто передам пару слов от ребят. — Ладно, только самих ребят не приводи. — Не боись, этим кабронам здесь делать нечего. — Чоло стал пить длинными глотками, потом, будто впервые рассмотрев бугенвиллею, почти полностью закрывшую окно своими листьями, сказал с удивлением: — Вот живучая паразитка, а? — Ага. — Я на нее уже раз сто помочился! — Большеньки-меньшеньки, как говорит Нена. — Ох уж эта Нена! — Чоло пригладил свои длинные, волнистые волосы, в очередной раз отпил пива и закурил сигарету. По комнате разлился сладковатый запах марихуаны. — А знаешь ли ты, друг мой Санди, что я влюблен в твою двоюродную сестру? — А? — Ты чего смеешься, каброн? — Я не смеюсь, — сказал Давид, не в силах сдержать улыбку. — Просто любовь зла, Чоло! — Да ты в своей Чакале вообще влюбился в чужую бабу! Давид перевел взгляд на ночное небо, продолжая улыбаться; о Карлоте Амалии он уже даже не вспоминал, для него теперь существовала только Дженис Джоплин. Оба замолчали, раздумывая о том, какая коварная штука любовь, особенно если речь идет о такой шальной и самовольной девчонке, как Мария Фернанда. — А Нена знает? — Уж давно, с прошлого года, и Чато тоже. — А ему-то зачем сказал? — Как это зачем? Когда ухаживаешь за сестрой партизана, приходится учитывать, что он может подослать к тебе целый вооруженный отряд и отделать так, что родная мать не узнает! — Значит, Нена не сказала тебе «да»? — Она не сказала ни «да», ни «нет»! — Сестра мне говорила, что хочет уехать учиться в Гвадалахару. — Знаю… — И что ты собираешься делать? — Лапу сосать! Она ведь теперь даже встречаться со мной отказывается! — В понедельник Нена заберет меня с работы к врачу, хочет, чтобы у меня рот больше не оставался открытым и зубы не торчали. Ты можешь поехать с нами. — Постой, как это? — Ты же хотел увидеться с ней! — Ну да! — Так вот, пока мной будет заниматься коновал, вы двое пообщаетесь. — Годится! — И они договорились встретиться в шесть вечера на складе пиломатериалов. На следующий день, в воскресенье, Давид, как обычно, играл в бейсбол — подавал за команду Грегорио. Он занимался этим не столько ради своего возвращения в большой спорт, а скорее стараясь угодить дяде. Грегорио до сих пор дулся на племянника за промашку, из-за которой его выгнали из «Доджерс». — Как ты мог позволить себе напиться? Зачем ты пил, зная, что тебе нельзя? Я-то боялся, тебя не возьмут из-за слуховых галлюцинаций, но уж никак не ожидал, что ты мне подложишь такое дерьмо! — Давид признавал дядину правоту, но подругой причине; ему было плевать на «Доджерс», зато страстно хотелось видеть Дженис и всеми правдами и неправдами скопить деньги, чтобы вернуться на бульвар Сансет. С того дня, как он переехал в домик на холме, Грегорио каждое воскресенье упрашивал его сыграть за кульяканских «Лос-Томатерос» или любой другой бейсбольный клуб тихоокранской лиги, но Давид не соглашался, оправдывая свой отказ тем, что это может быть небезопасно. — Я не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из Чака-лы, дядя Грегорио. — Вряд ли здесь шляются твои чертовы земляки, не говоря уж о том, что они приедут специально надрать тебе задницу! Сегодня игра началась в одиннадцать, когда солнце уже палило немилосердно. После того как Чоло заменил новый кэтчер, Давид не подружился больше ни с кем из игроков и даже не пытался запомнить их имена и прозвища. Он продолжал выходить на поле, поскольку это было в интересах дядиной команды, и бросал свои «страйки», чтобы потрафить Грегорио. После матча Давид отправился прямиком в свой домик на холме, в ближайшем магазине купил ветчины, сыра и три упаковки пива. Дома он занялся укладкой пива на лед: в отрезанную от двухсотлитровой бочки половину аккуратно уложил сначала слой льда, затем бутылки с пивом, снова лед и снова пиво. В соседнем доме проживали мелкие наркос, которые, если не работали на своих плантациях всьерре, занимались тем, что швыряли вырученные деньги налево и направо, закрывались в ресторане, кутили и спаивали играющих для них музыкантов. А заканчивали гульбу в «Бермудском треугольнике» вместе с такими же горькими пьяницами. Однако сейчас наступило время рабочего сезона на плантациях, и в доме по соседству царили покой и тишина. День был праздничный — воскрешенной Елены Троянской, — и жара стояла невыносимая. |