Книга Дермафория, страница 11 – Крэг Клевенджер

Кофейный автомат похож на экскаватор.

— Он замолчал после смерти Майлза Дэвиса, — поясняет Джек.

В упавшую откуда-то картонную чашку изливается горячий ручеек.

— Нашли Дезире? — Его газета отстала от жизни. На первой странице сообщается о ракетном ударе США по Ливии.

— Да, спасибо.

— Так вы влюблены. Я не ошибаюсь?

— Да, вроде того.

— Конечно, влюблен. У вас это на лице написано. — Он медленно и аккуратно складывает газету, так что любой желающий еще может узнать о начавшейся охоте на Каддафи.

— Это прекрасно. Каждый раз как первый. С этим ничто не сравнится.

— Точно.

— А токи? — Тот же покровительственный тон, ровный метроном-голос. — Не опасно? Или всего лишь неудобство?

Кофе отдает вкусом вскипяченной в выброшенной покрышке воды.

— Что там, за стенами, можно понять, только когда услышишь. Мили проводов, и все гудит от тока. Силовые линии, трансформаторы, радиоволны, микроволны, радары. У вас нет металлических пломб?

— Не знаю, не проверял.

— Будьте бдительны, а то эти сигналы могут ведь раскодироваться прямо в ушах. Начнете слышать телефонные разговоры, ток-шоу и прочую болтовню, а выключить не сможете. Станете богом — всемогущим и одновременно сумасшедшим. От такой любви недолго и рехнуться.

— Я буду осторожен.

— Осторожность для туристов. Вы уже зашли слишком далеко. Сами ведь сказали, что влюблены.

— Ладно, сделаю тюбетейку из фольги. Скажете размер головы, я и вам одну подброшу. Поможет?

— Нет, не поможет. Как не помогут ни ваш сарказм, ни неучтивость.

— Мне надо идти.

— Я всего лишь пытаюсь помочь, 621. Все, что еще не вспомнили, вы забыли не просто так, а по какой-то причине. Избавьтесь от нее. Сердечная боль ничто по сравнению с шумом в голове. Только не тяните, сделайте это сейчас.

Уже у дверей меня догоняет его крик:

— Кроме меня, у вас друзей нет.

Халатом у них называется свисающий до колен бумажный фартук цвета очистителя для раковин. Одна медсестра взвешивает меня, другая измеряет кровяное давление, третья слушает сердце. Четвертая расспрашивает о лекарствах, которые я, как предполагается, принимаю. Я представляю, что они строят мглу или вытесывают между пациентами ледяные скульптуры, делают записи на одном и том же планшете и говорят, что меня скоро осмотрит врач. По две минуты на каждого — получается больше двух часов.

Напротив меня девушка с трубками в руке и в носу. Повязка на голове сползла и прикрывает левый глаз. Рядом, держа ее за руку, сидит около попискивающего железного ящика женщина. Возле огнетушителя лежит на каталке мужчина. Толи бездомный, толи мертвец, но скорее всего и то, и другое. Просачивающаяся через простыни в районе головы и груди кровь темнеет и тускнеет. Простыни придется отдирать от тела.

Мы у них перед глазами — с повязками, окровавленными простынями, в бумажных халатах, — но при этом невидимы. Пока мы ждем, среди оштукатуренных ульев в холмах над «Огненной птицей» разворачивается великая антидрама жизни. Кто-то обручился или прогулял уик-энд на свадьбе или похоронах. Кто-то спустил большие деньги, перекрасил волосы, забрал машину с принудительной стоянки. Кого-то трахнул и. Кто-то подал заявление в колледж или перепил. Все обыденно и привычно, невероятно и нереально в сравнении с моими последними сорока восемью часами.

Отель «Огненная птица» пропитан испарениями упакованного в кирпичную коробку человечества: запахами мочи, пота и крови — выделений живых существ. Дома цвета протезных конечностей, втиснутые между калиброванными зелеными холмами Шейди-Пойнт, фильтруют и смывают этот вонючий коктейль с крайней предвзятостью. То, что я вдыхал в этих холмах и торговом центре, лишено каких-либо запахов, как отвратительных, так и нейтральных. Оно — ничто. Я знаю, потому что запах ничто здесь повсюду. Дабы удалить и скрыть пахучие следы и выделения борющихся за жизнь живых существ, делается все возможное. Смерть ждет, затаившись в запечатанных склянках с формальдегидом, тогда как половина живых, нагих и совершенно одиноких остаются без внимания второй половины, одетых в бледно-зеленые халаты и обитающих в грязно-коричневых домах.

Доктор Стэнли осматривает меня, избегая смотреть в глаза. При этом обращается толи к планшету, толи к моим повязкам.

— Что ж, выглядите вы получше, чем в прошлый раз. — Доктор немного старше меня, года, наверное, на четыре. Кадык выпирает из горла точно ручка воткнутой сзади в шею швабры.

— Как самочувствие?

— Мерзну.

За ширмой слева разговаривают двое мужчин. Один впервые обрел голос после того, как Смерть исполнила ему колыбельную, а врач вернул к жизни, очистив ржавое горло от грязи и травы. Голос просит выпустить его отсюда.

— Здесь отмечено, что температура у вас нормальная, — говорит доктор Стэнли, поглядывая на планшет. — Озноб или жар могут указывать на возникновение осложнений. Давно зябнете?

— С тех пор как сижу здесь раздетый, дожидаясь вас.

Доктор не отвечает. Каждый раз, когда он глотает, кадык проходит вниз по горлу, словно измеряет его глубину.

Из-за ширмы выходит санитар. Огромный, с такой темной кожей, что она отсвечивает синим, когда на нее падает свет. Он подставляет картонный стаканчик под струйку воды из питьевого фонтанчика и, обращаясь к невидимому голосу, говорит:

— Вас отпустят сразу же после следующего осмотра.

— Это был несчастный случай, — отвечает голос. — Мне не нужен никакой осмотр.

Доктор Стэнли рассматривает мои повязки.

— Чешется, — сообщаю я. — И у меня частый кашель.

— Начальные признаки инфекции, — говорит он. — Это плохо. Мы вас перевяжем, а потом я пропишу более сильные антибиотики.

— Разве я их уже не принимаю?

— В том-то и дело. Скажите, вы принимаете достаточно жидкости?

— Что такое достаточно?

— Эрик, вам грозит отторжение пересаженных тканей. Забудьте о спиртном, пейте побольше воды. При ожогах, подобных вашим, нарушается жидкостный баланс в тканях. Поберегите себя. Как у вас со всем прочим? Память улучшается?

— Понемногу. Трудно сказать…

— Это не по моей части, — отвечает невидимому голосу санитар. — Мы обязаны докладывать обо всех такого рода случаях. Сидите смирно.

Голос просит кофе.

Доктор Стэнли выписывает стероиды, новую порцию антибиотиков и болеутоляющих.

На потолке, там, где прячутся камеры, появились волдыри. Еще накануне я их не видел. Смотрю на застывшие в точке кипения хромированные пузыри, и комната начинает плыть. Мужчина с ведром, возящий тряпкой по плиткам пола, цепляет меня за ногу, и я опрокидываю стенд с бессмысленным коллажем из обнаженных женщин и тропических пляжей, хаотическим соединением рекламных брошюр и медицинских справок.