Книга Дермафория, страница 22 – Крэг Клевенджер

— Мистер?

Я уже взялся за дверную ручку, когда за спиной раздался голос патрульного.

— Да?

— Это ваша машина?

Номера были в порядке. Машина новенькая, фары работают, стекла и зеркала без единой трещинки. Но вонь… От меня за версту несло этой дерьмовой лабораторией.

— Тот «форд». — Коп поливал соусом горку картофельного пюре.

— Если 64-го, то да, мой.

— Сами восстановили?

Успокойся. Ты вполне можешь нарваться на него завтра или через месяц.

— По большей части. Вообще-то я все делаю сам.

— Все родное?

— Пришлось помотаться по лавочкам. — Я бросил взгляд на часы. Только бы не сморозить какую-нибудь глупость. И похолодел. Часов у меня не было.

— Приборная панель больно уж новая.

— Есть один парень в Эль-Сегундо. Его работа.

— Полагаю, предупреждать вас не стоит. Будьте осторожнее. Удачи.

— Спасибо. И вам того же.

Даже не помню, сколько времени я добирался до дома, пару часов или все десять. Все смешалось. В памяти только мутное пятно. Адреналиновая лихорадка унялась где-то в районе Твентинайн-Палмс, когда в небе уже появились первые звездочки. Я сделал остановку. Заправил бак. Переоделся в туалете. Прошелся влажной щеткой по волосам. И еще два раза вымыл руки.

Ты перекрасила спальню в фиолетовый, цвет кромки лепестков ипомеи и темнейшего края сумеречного неба. Окно было открыто, и на мгновение показалось, что я снова на улице.

— Поздновато. Что думаешь?

Раму зеркала ты выкрасила в золотой, стену задрапировала бархатом. Во всем ощущалась натура предсказательницы.

— Думаю, получилось что-то вроде вампирского борделя.

— Так и знала, что тебе понравится. А теперь скажи, что хочешь есть.

— Умираю от голода. Только идти никуда не хочется.

— Вот и хорошо, потому что я еще и готовлю. Бери пальто.

Я провел за рулем едва не весь день и только успел бросить сумку, как мы снова оказались на улице. В атаке на мой автоответчик ты так и не призналась.

— Что это?

— Угадай. — Я бросил в тележку замороженную пиццу.

— Я не собираюсь покупать замороженную пиццу.

— Конечно, нет. Это я собираюсь. — От яркого света и звучащей отовсюду музыки разболелась голова.

— Прекрасно, но только не сегодня. Я же сказала, что буду готовить сама. Кстати, ты любишь ахи?

— Очень.

Я взял головку салата, и ты состроила гримасу, как будто я выудил ее из мусорного бака.

— Ты ведь не готовишь?

В узком проходе под вывеской «Средства от кашля и простуды» горки упаковок с таблетками и бутылочек с сиропом обещали новые лекарства от старых, давно знакомых хворей. Знатоки маркетинга и фокус-группы отмечают важность цвета: оранжевый от боли, желтый — для облегчения дыхания, голубой — для улучшения сна. Специалисты по общественным коммуникациям бьют во все колокола, как только где-то отмечается взлет спроса на случайный пузырек. Предупредительные этикетки становятся все длиннее, шрифт на них все мельче. Законы меняются, человеческий же организм остается неизменным. Простуды и головные боли в двадцать первом веке те же, что были и в предыдущие столетия, и среднестатистическая таблетка на девяносто пять процентов состоит из связующего вещества и красителей.

Эксперты снабжают оставшиеся пять процентов переключателями молекулярного детонатора. Чистота смеси нарушается на один процент, температура тела отклоняется на один градус не в ту сторону, и все, эффект потерян. Они рассчитывают на то, что любители, столкнувшись с трудностями, опустят руки и отступят, но не принимают в расчет любопытство. Для любопытных каждая неудача открывает новый путь к решению проблемы. Чем труднее дорога к пониманию химического механизма самоуничтожения, тем слаще успех. На этой полке нет ни одной таблетки, которую я не мог бы разобрать на составляющие, отделяя атом за атомом, а потом выбрать те из них, которые мне действительно нужны.

* * *

Будда достиг нирваны с Анаис Нин, взгромоздившись на надтреснутую спину «Дельты Венеры». Живот нефритового божества затрясся от неслышного смеха, окрасился под моим немигающим взглядом в синее, потом синева вспыхнула, расползлась по твоим книжным полкам, по моим босым ступням на диване, по самому дивану. Гудящая синева поглотила занавески на окнах, картины и твои двадцать шесть сообщений. Она поглотила Багги с его кислотными ожогами, жаркий спор с Манхэттеном Уайтом, панику и запах ацетона, тянувшийся к двум сидевшим в восьми футах от меня полицейским.

— Мыть руки. Обед готов. — Ты швырнула на стол пластиковые тарелки с тем же холодным протестом, с каким это делала моя мать. Молчание вернуло меня домой, к родителям, в атмосферу приглушенной злости, царившей в нашей двухкамерной евангелической скороварке.

Любой, знающий, кто я такой, мог бы отправить меня в тюрьму только за содержимое нашей тележки. Ты попросила дистиллированную воду. Я взял бутылку минеральной. В какой-то миг, измеряемый взмахом мушиных крылышек, мне показалось, что ты меня раскусила.

— Пойдем. Хватит.

— Я еще не закончила. Подожди минутку. — Перспективы романтического ужина быстро таяли.

Йод, средство для отбеливания, политура. Годы учебы стали дисциплиной, дисциплина — привычкой. Привычка обратилась рефлексом, а рефлекс нормой — не реакцией, но постоянным состоянием видеть и замечать. Убеждать меня в обратном равнозначно тому, что описывать цвет слепому, воду — рыбе.

Кто тебя послал?

— Я закончил. И сильно устал. Весь день за рулем. Меня вполне устроит замороженная пицца.

После твоего мыла руки пахли шалфеем и полевыми цветами. Я тщательно вытер их о полотенце, хранившее запах твоих волос и кожи, прижал его к лицу и вдохнул тебя вместе с бусинками Марди-Гра, засушенными ромашками, миниатюрными фотографиями в рамочках, карандашами для бровей и помадой — всем, что было в твоей ванной. Складывая полотенце, я ощутил легкое прикосновение и снял зацепившуюся за ресницы тонкую прядь твоих волос, нить солнечного света.

Ты мыла посуду.

— Тебе чем-нибудь помочь? Ты стояла ко мне спиной.

— Дезире?

— Да, Эрик?

— Мне что-нибудь сделать?

— Нет.

После обеда ты свернулась на диване, укрыв ноги одеялом. В голубом мерцании телевизора твои волосы поменяли цвет на темно-каштановый. Я сел рядом.

— Можно немножко одеяла? Пожалуйста?

Ты отвернула краешек, но даже не дотронулась до меня. Твоя собачонка сидела на подушечке, внимательно следя за нашим напряженным общением и не решаясь приблизиться ни к одному, ни к другому.