Онлайн книга «Гечевара»
|
В пятьсот тринадцатой, куда его вселили, жили двое. Перед тем, как первый раз войти в своё жилище, Алексей поставил сумки у двери и, замерев, прислушался. – Не уважаю педофилов-конформистов, – сказал первый голос. – Он не то и не другое, – отвечал второй. – Нам нужна база. На марксизме далеко ты не уедешь. Вот, послушай… – Не хочу, блин! – взвился первый. – Лучше б выпили… Алёша постучал в дверь. – Да! Войдите! Хто там? – Извините… Алексей… Двуколкин вошёл внутрь. Каморка была маленькой и вся забита мебелью. Направо возвышалась двухэтажная кровать – мечта Двуколкина, единственного сына. С верхней полки на него смотрел пацан с какой-то книжкой. Не в пример соседу, рожу он имел культурную. Красивую, пожалуй даже. Второй же парень Лёше не понравился. Смотрел он как-то мрачно, маленькими глазками, волосы имел до того короткие, что издали мог показаться лысым («Скин!»), и выглядел опасно, так как был весьма крупных размеров: жир ли это, или мясо, Алексей пока сказать не мог. К тому же этот тип сидел под подозрительным портретом старого китайца с бородавкой. Помимо двух кроватей, встроенного шкафа, книжной полки, стола и к нему – трёх табуреток, мебели здесь не было. Она просто не помещалась. Алексей подумал, что размером и устройством комната походит на известную ему в «Мак-Пинке» раздевалку для работников. – Меня к вам поселили, – вздохнул он. – А-а! Ну, давай, входи! – сказал культурный. – Я Аркадий. – Виктор, – буркнул толстомясый. И продолжил: – Эй, ну, что, ты пить-то будешь? На столе стояли две бутылки с пивом. – Да послушай, – отвечал Аркадий. – Дело мужик пишет. Вот, короче: «Спектакль, присущий бюрократической власти, довлеющей над несколькими индустриальными странами, на деле является частью тотального спектакля – и как его общее псевдоотрицание, и как его опора. Если спектакль, рассматриваемый в своих различных локализациях, с очевидностью указывает на тоталитарные общественные специализации прессы и администрации общества, то последние на уровне глобального функционирования системы сливаются в неком мировом разделении…» – Бред! – крикнул Виктор. А Двуколкин ужаснулся. Неужели в институте он научится не только понимать всё это, но и сочинять сам?! Нет, не может быть… – Нежелание развиваться, – заявил Аркадий, – это, между прочим, признак фанатизма. И противоречит революционному характеру. По Фромму. – Да отстань ты со своими пидорасами! – Дремучий ты, Витёк. Услышал про Фуко… Тут Виктор замахал руками, показав, что больше не желает слушать всё это. Аркадий сдался и сменил предмет: – Слышь, Лёха? Ты, что, первый курс? – Ну, да… – А факультет какой? Двуколкин собирался быть каким-то «инженером-теплотехником». – О, прям как ты, Витёк! На лекциях, небось, был? Ну, сегодня? – Был, – признался Алексей. – А что, Витёк? Может, и нам сходить, а? – Да ну, нафиг. Мне твоих хватает. – Что ж это такое? Идти к девкам он хочет, приобщаться к прогрессивной мысли – не желает, да и лекции – и те ему не эти! Чего ж ты хочешь, Витька? – Жрать хочу. – У-у-у! Ну и запросы у вас, батенька! Алёша между тем смущённо ковырялся в своей сумке, доставал вещички и пытался запихнуть их в общий шкаф. Пихать было решительно некуда, а за безуспешными попытками следили двое незнакомых человек. Поэтому Двуколкин весь смущался. Кроме того, его обуяло беспокойство: как же сложатся взаимоотношения с соседями? Ребята явно были очень взрослые и запросто могли бы наградить его презрением. Так что, услыхав про пожелание Виктора, Алёша, не без тайных побуждений заявил: – А у меня вот есть пожрать. Идея коллективно потребить продукты Лёши всем пришлась по нраву. Парни быстро соскочили с коек, разместились за столом и в обмен на масло, хлеб, печенье, колбасу, сыр и остатки пирожков, завёрнутых бабусей из Игыза, поделились пивом. – За знакомство! – объявил Аркадий. В ту же самую секунду отрубили свет. Соседи заругались, вышли в коридор, откуда уже доносилось много недовольных голосов, о чём-то пошумели и вернулись, сообщив, что свет дадут не ранее, чем завтра. – Привыкай, бывает, – заявил Аркадий, извлекая маленький фонарик. – За знакомство! Световой прибор расположили на столе, и Лёша мог увидеть лишь продукты да физиономии соседей. Блондинистую и благообразную Аркадия и типовую, мрачную Виктора. Впрочем, выпив, последний смягчился. Он нежно забубнил Алеше слова благодарности за пищу, обещал, что Родина и некие важные для неё персоны не забудут этот подвиг. Наконец, ткнул пальцем в свою грудь и заявил: – Вот, видишь? Если б он был жив… На пунцовой майке Вити помещалась клякса: чёрная, фигурная и при подробном рассмотрении похожая на человека. – Знаешь, кто это? Двуколкин поднатужился. В Игызе двоюродный брат тоже пару раз появлялся в такой майке, привезённой будто из самой Москвы («Там все в таких. Эт модно!»). Он-то и обратил Алешино внимание на то, что на груди – вовсе не клякса, а лицо. Но чьё? Ведь брат рассказывал… – Ну, этот… Гечевара, – выдавил Двуколкин. – Кто-о-о? – соседи в ужасе переглянулись. И захохотали. – Слышишь, ты откуда такой, а? – спросил Аркадий. – Я – из Верхнего Игыза. Хохот разразился снова. – Блин, оно и видно! – Вот село! Во имя поддержания отношений Алексей не выказал обиды. – Ты, наверно, ещё думаешь, что это, блин, артист какой-то? Ну, «звезда», да? Лёша так и думал, но смолчал. – Да ладно, Витя, – просмеявшись, заявил Аркадий. – Хватить ржать. Просветить надо человека! Так, усталый и счастливый, в комнатушке общежития, при романтичном и печальном полумраке, лишённый пищевых запасов на неделю, Алексей узнал о Правде. О бессмертном аргентинце, о министре, что пилил дрова и убирал тростник, герое Санта-Клары и бандите-интеллектуале. Узнал святое имя старого китайца. Унёсся сердцем в жаркий Чьяпас, полетел к Сандино, Вилье и Сапате, обнял Чавеса, Моралеса и Лулу. Заболел Жозе Бове. Рыдал от счастья, потому что ходит по одной земле с Фиделем. Ненавидел тех, кто издевался над Майнхоф с Баадером. |