Онлайн книга «Летучий Голландец»
|
— Ты чего тут сидишь? — спросил подошедший Палтус. — Я ее потерял! — грустно ответил Банан. — Мы все ее потеряли! — веселым тоном сказал Палтус и покрутил в воздухе осьминогом. — Ты не понял, — мрачно проговорил Банан, — я нашел то, что ты мне велел, а потом потерял! Да и вообще: жизнь — дерьмо! Тебе рот скотчем заклеивали? — Смотри, какой осьминог смешной, — сказал Палтус, — ты помнишь? — Они там другие, — ответил Банан, — там все другое. — Что у тебя с руками? — спросил Палтус. Запястья у Максима были ободраны и кровоточили. Когда он понял, что никто не собирается не то что ласкать его, но даже развязать руки и ноги, отклеить скотч, вызволить, выпустить на свободу, то беспомощно завыл залепленным ртом, только потом сам испугался невнятного, спертого мычания и затих, пытаясь понять, что будет, и будет ли вообще еще что-нибудь… Хорошо, что сучка оставила свободным нос, можно дышать. Вдыхать, выдыхать, снова вдыхать. И одновременно напрягать кисти. Они уже стали затекать, скоро совсем онемеют, и тог да все — нет больше Банана, как и ничего нет, разве что все ниже нависающий потолок со смешной цветной люстрой. Вдох, выдох, напрячь левую кисть, расслабить, потом — правую… В голове возникает шум, далекий, приглушенный, будто ночной прибой пробивается сквозь сон, еще вдох, еще выдох, люстра раскачивается, в висках появляется боль. Если ему удастся освободить хотя бы одну руку, только одну, пусть левую, пусть правую, тогда получится и все остальное — сучка не могла завязать так, чтобы он не распутал узлы. Вдох, выдох, зачем ей все это было надо, но стоит ли об этом, не до того: левая, правая, вдох, выдох, боль с висков перепрыгнула в центр головы, хотя бы свет не включала, что ли, так нет, выходя из комнаты, щелкнула выключателем, и нет ее, мосластой шлюшки с тощей жопой, еще раз напрячь левую кисть, потом — правую, вдох, выдох… Ему удалось высвободить левую руку, когда он уже думал что этого никогда не случится и что сейчас он просто начнет сходить с ума — сумасшедшему ведь все равно что с ним произойдет. Именно в этот момент кисть выскользнула из петли. Максим чуть не взвыл от боли, буквально дотащил — каждое движение давалось с трудом — руку до лица, содрал скотч, почему-то вдруг выдернув из прошлого бесподобное ощущение, испытанное много лет назад, когда с ноги у него снимали гипс — тот накрепко сросся с волосами, и Банан истошно завопил, когда доктор резким движением, таким же резким, каким он содрал с лица скотч, освободил его. Сейчас он тоже завопил, потом засмеялся, на глазах выступили слезы. Надо приниматься за правую руку, одной левой это не просто, но можно, все можно, я найду ее и убью, разрежу на куски, отдам муравьям… Наконец правая рука тоже на свободе. Банан садится и чувствует, как разламывается позвоночник, массирует руки, долго, пять минут, десять, спешить пока некуда, но уже пора браться за ноги, она действительно не умеет вязать узлы… Садится на кровать, пытается встать и падает. Можно отлежаться, но он ненавидит эту комнату. Ползет к выходу, толкает дверь — хорошо еще, что не закрыта на ключ. Выползает в коридор. Наружная дверь даже не прикрыта, в щель пробивается рассвет. Банан ползет по коридору. Переваливается через порог и выпадает во двор. Пытается встать, снова падает, но заставляет себя встать и доковылять до бассейна. И плюхается в воду, голый, ободранный, с кровоточащей душой. Плыть он не в состоянии, просто торчит в воде бессмысленным поплавком, зато вода дает ему силу боль в руках и ногах стихает, позвоночник перестает ныть, а главное — можно дышать ртом, вдох через нос выдох через рот. Медленно заполняя и так же медленно освобождая легкие. Главное — вспомнить, где одежда, если в доме, то туда он все равно не пойдет! Банан вылезает из бассейна и оглядывается по сторонам. Слава богу, она здесь, все правильно, раздевался ведь здесь, у бортика, да так и оставил. Даже плавки валяются. И паспорт в кармане джинсов, здравствуйте, господин Рикардо! Натягивает плавки, штаны, рубашку и сматывается, продираясь сквозь живую изгородь, кипарисы, сосны и дурацкие пальмы, как безумный лось. Хитрожопая сучка, попадись мне только, думает Банан, тащась вниз, в сторону моря. Еще совсем рано, но город полон тенями — ночные персоны возвращаются из клубов, дансингов и дискотек. И он такая же тень, может, чуть бледнее, хотя кому до него какое дело? Он доходит до моря, тупо плетется по набережной, понимая, что ему никак нельзя завалиться сейчас на яхту с завлекательным названием «Рай». Может, попозже, когда боль уйдет, и он вновь превратится в нормального человека. — Еще чего! — говорит Палтус. — Нормальным ты уже никогда не будешь! Банан смотрит на него и с ужасом понимает, что больше не видит. Никакого Палтуса с осьминогом в руках. Рядышком торчит странный тип, внимательно разглядывающий сидящего на песке Банана. И при этом — поет. Хотя лучше сказать: напевает. Something in the way she moves Attracts me like no other lover Something in the way she woos me… Милая такая песенка, особенно, если слушать ее часов в пять утра — хочется застрелиться… Тип в шортах и майке, под майкой хорошо заметно упитанное брюшко. А на лице борода, рыжеватая и аккуратно стриженная, очень такой домашний тип, вызывающий расположение… В том, как она движется, есть нечто, Что притягивает меня, как никакая другая любовница, Нечто в том, как она кокетничает со мной… — Ты это про что? — с трудом ворочает языком Банан. — Don't worry, — говорит тип, а потом добавляет: — Everything is gonna be allright! — А я и не беспокоюсь! — отвечает Банан. Тип улыбается и продолжает мурлыкать: I don't want to leave her now You know I believe her now Somewhere in her smile she knows That I don't need no other lover Something in her style that shows me… — Замолчи, — говорит Банан, — ты мне мешаешь. Я не хочу уходить от нее сейчас, Знаешь, теперь я ей верю. Где-то в ее улыбке скрывается знание, Что мне не нужна никакая другая любовница. Что-то в самом ее облике показывает мне это… — Лучше бы ты был Палтусом, — говорит Банан, — по крайней мере тогда бы все понял… Полноватый опять улыбается. — Слушай, — говорит он Банану, — у тебя крутой акцент, ты кто? Немец? — Нет! — отвечает Банан. — Ясно, что не англичанин, не ирландец, не шотландец… Датчанин? |