Книга Испепеляющий ад, страница 24 – Аскольд Шейкин

Повторил:

— Но как бы я все-таки мог туда сегодня попасть? Не скрою: у меня на этой станции немалое дело. Опасно, нет ли, а надо.

Он «нарабатывал» возможное будущее свидетельство, что заготовками занимался в Пологах давно.

В углу штабной комнаты за одним из столов гнулся немолодой, желчного вида офицер.

— Владимир Кондратьевич, — обратился к нему Талалаев. — От ремонтников что-нибудь было?

Офицер распрямился;

— До места не дошли. На десятой версте пулемет.

Талалаев повернулся к Шорохову:

— Говорите: "Купаться…" А вода-то холодная.

— Нo, скажем, могу я нанять туда подводу? — спросил Шорохов.

Талалаев и Владимир Кондратьевич переглянулись.

— Можете. К вокзалу мужики из Пологов каждый день пассажиров привозят, — сказал Владимир Кондратьевич.

— Бандиты, — вмешался Талалаев. — Вам с ними ехать, — он повторил свой выразительный жест. — Да сегодня и будут ли? Насторожились. Вы сюда шли, народ на улицах, поди, еще был. А сейчас к вокзалу пойдете, попробуйте хоть кого-нибудь отыскать. Попрятались в погреба. Ученые. Вот так-то…

* * *

Талалаев оказался прав. Цареконстантиновка обезлюдела. Лишь бушевали за заборами собаки. По пути к вокзалу Шорoxoв думал: "Если подводы не найду, рвану пешком. Кого-то из местных нанять. Пусть ведет".

— Все еще пытаетесь пробраться в Екатеринослав? — широко расставив руки, хлебосольно улыбаясь, путь ему преградил его бывший вагонный попутчик.

Обращался теперь он к нему по-русски, притом развязно, раскатисто. На нем были черный с белой оторочкой полушубок, шапка из черного, с серебристой искрой, меха. Шорохов даже не сразу сообразил, кто перед ним. Ответил тоже вопросом:

— Куда деваться? Торговля. Границ и фронтов не знает.

— Нe признает, хотите сказать,

— Все в руках человеческих.

— Бога вы — ни-ни.

— Крест на шее ношу.

— И как же?

— Подводой до Пологов. Что еще?

Сложив на груди руки и набычившись, попутчик оценивающе глядел на Шорохова:

— А если я предложу составить компанию?

"Опасно, — подумал Шорохов. — Ой, как опасно. И не откажешься!" Ответил:

— Готов хорошо заплатить.

— Тоже дело. Впрочем, ехать тут — пара часов.

— На крыльях лететь?

— Зачем! Дрезина!

День начался. Был он очень светлый из-за выпавшего ночью и еще свежего пушистого снега. И воздух был свеж. Мчаться с ветерком на дрезине? А как же пулемет на десятой версте? Слишком гладко все складывалось.

— Счастливый случай. Всего-то ребятам на бутылку самогона дать, — попутчик перешел на «ты». — До Пологов ничем не рискуешь. Гарантия. Уж там — чего не знаю, того не знаю, — он опять широко расставил руки и хлебосольно заулыбался.

* * *

Два парня в драных ватниках стоя качают рычаг. Убегают под колеса дрезины рельсы, шпалы. Шорохов, вагонный попутчик и какой-то еще человек — лет тридцати, высокий, бритый, в белом полушубке, в картузе из черного каракуля — сидят на скамейке. До Шорохова доносятся отрывки их разговора:

— …ты бы как?.. Ну, ну… Свой, чужой… Врать не буду… Я и не церемонился… Сами бы… Собственными ручками… Там все это по-другому… Голову снова я на плечи ему не посажу…

В душе Шорохова с каждой минутой возрастает тревога. Когда в Цареконстантиновке он объяснялся с вагонным попутчиком, этот, новый попутчик, стоял за его, Шорохова, спиной. К дрезине потом они вели его, как под конвоем — почти стиснув с боков, — и сели так, что он оказался в середке. Теперь говорят между собой, словно бы никого кроме них тут нет. До парней, может, слова их не долетают. Но он-то рядом. Списали. Оба из махновской братии, это ясно. Кто они? Можно ли от них отделаться? Откупиться, если на то пошло.

Шпалы и рельсы все убегают и убегают, словно ныряют под колеса дрезины. По сторонам от насыпи белые поля, деревья, тонущие в сугробах, пригнувшие ветки под грузом снега, кусты.

— Тормози! — кричит этот новый попутчик.

Парни наваливаются на рычаг, колеса дрезины застопориваются, но продолжает скользить по рельсам, а там, впереди, путь перегораживают железнодорожные платформы, причем передняя из них накренилась, опустив тарелки буферов почти до земли, выставив их как таран. Вагонный попутчик вскочил на ноги, размахивает кулаками, кричит.

В десятке саженей от платформы дрезина замирает.

— Они где вчера стояли? — новый попутчик грудью напирает на одного из парней. — Они вчера у моста стояли. Ты! Специально об этом мне не сказал!

Саженей триста дальше — фермы моста. За ними, у самого горизонта, какие-то строения. Наверно, станция Пологи.

Ничего не сказав, Шорохов спрыгивает с дрезины, идет в сторону моста. Примороженный снег хрустит под ногами. Вспоминает, что забыл прихватить кошелку. Но — скорее бы под сень тех далеких строений.

— Погоди ты! Погоди! — вагонный попутчик равняется с Шороховым. — Дурашка, — он подхватывает его под руку. — От меня-то чего бежишь? От меня никогда не убежишь, ты запомни.

Идут быстро. В молчании. Мост разрушен не полностью. По частично уцелевшим балкам минуют реку. Шорохов еще прибавляет ходу, хотя понимает, что опасность здесь, рядом с ним. Быстротой хода ничего не изменишь.

Станция встречает низенькими домишками, то слепыми от закрытых ставен, то без крыш, с закопченными стенами.

Вагонный попутчик говорит с издевательской мягкостью:

— И что тебе в Пологах надо? Или кто? Не скрывай. От меня ничего не надо скрывать. Так лучше.

— Телеграф, — отвечает Шорохов.

— И зачем? — с той же снисходительной издевательской мягкостью в голосе продолжает вагонный попутчик. — Торговая тайна?

Шорохов через силу смеется:

— Какая там тайна. Служу в фирме. Прибыл на место, надо сообщить.

— Это в вокзале, — говорит вагонный попутчик. — Под ту же крышу, что мне.

* * *

Телеграфист был мужчина комплекции солидной, седой и очень неторопливый. Настолько, что казался скованным в каждом своем движении. Таких людей Шорохов встречал не paз: все время панически боятся хоть какую-то мелочь сделать не так.

Он подал телеграфисту два листка с телеграммой в Управление снабжений, деньги — три тысяч рублей, притом николаевскими, самыми дорогими из всех, ходивших на Юге России, — сказал:

— В Новочеркасск, по военному проводу. Сможете? На копии для меня поставьте штемпель, дайте квитанцию.

— Смочь-то смогу, — протяжно отвечает телеграфист. — Сейчас любой может хоть казнить, хоть помиловать. Все и ничего, — добавляет он, глядя куда-то мимо Шорохова.