Книга Предатель стреляет в спину, страница 16 – Олег Блоцкий

– Да успокойся ты, – останавливал соседа Виктор, – если бы любой боец под кровать залез – обязательно его соскребали бы со стен.

Теперь, вспоминая, как их долго трясло и как он то и дело вытирал потеющие ладони о тельняшку, Егоров вновь подумал, что покажи такое в кино – никто не поверит. А про Щуплецова – тем более.

И еще вспоминал Виктор, как старший лейтенант с каким-то звериным визгом в голосе кричал:

– Духи, биляд, шакалы! Резать буду, биляд, стрелять, биляд, буду! Мало я этого духа стрелял! Еще буду, биляд!

Буквально за пару часов до этого в небольшой комнатушке контрольно-пропускного пункта полка Файзи вместе с Эдиком и начальником разведки полка допрашивал духа, которого им привезли афганские офицеры госбезопасности из городской тюрьмы.

Избитый Эдиком до такой степени, что едва удерживался на ногах, дух молчал и ничего Файзи не рассказывал. В ход пошла раскаленная электроплитка, в багровую пружину которой майор с силой впечатал худую кисть афганца. Мясо шипело, поджариваясь, но дух, сцепив зубы, молчал.

Тогда в дело вступил Файзи. Он выгнал всех из комнаты и, приблизившись к афганцу, быстрым полушепотом сказал:

– Ты мусульман, и я мусульман. Разве мы не поймем друг друга? Ты мне покажи, где склады с оружием находятся. А этих русских свиней я смогу обмануть. Покажи, а то они убьют тебя!

Дух доверчиво ткнул пальцем в карту. Сразу после этого он получил увесистую затрещину и свалился на пол.

Файзи окликнул Эдика, и вдвоем они вытащили афганца на улицу. Таджик попросил у своего приятеля, афганского кагэбэшника, пистолет и всю обойму разрядил в извивающееся, вздрагивающее тело духа.

– Всех буду стрелять, биляд! – кричал в комнате Файзи.

– Всех не перестреляешь! – усмехался Егоров.

– Перестреляю! Перестреляю!

Потом они, полулежа на койках, тянули «косяк», поставив кондиционер на вытяжку. Офицеры передавали папиросу друг другу, и таджик медленно успокаивался, слабея и вытягиваясь на той самой кровати, которая едва не стала, хоть и косвенно, причиной его гибели.

«Находясь на войне, ты постепенно лишаешься своих добрых качеств, да и вообще самой человечности, – думал Виктор, глядя на заходящее солнце. – Там нет места по-настоящему хорошим и светлым чувствам. Они уходят куда-то глубоко-глубоко, как солнце, которое тонет сейчас в глубинах моря.

Но если ты все-таки оказываешься на войне, то с этим поневоле приходится смиряться, и при любом отношении к ней: ненависти, презрению или азарту охотника – ты вынужден инстинктивно следовать ее правилам, чтобы выжить и не выломаться из коллектива.

А есть ли они вообще, эти правила, когда люди уничтожают друг друга, когда они – охотники, выслеживающие цель, чтобы убить ее? И пусть у них в руках будут не автоматы Калашникова, а обыкновенные грубые дубины.

Наверное, во все времена правил никаких не существовало. Ведь на войне на карту поставлена именно твоя жизнь, которую отыграть можешь только ты, – думал Егоров. – Какие здесь, к черту, правила? Их определенно придумывают те, кто даже в глаза не видел оружия.

А на войне свои законы: первым умирает тот, кто стреляет вторым; никогда не щади врага, потому что он тебе обязательно отомстит; не верь штабному начальству; иди на боевые только с теми, кому доверяешь; возвращаясь – молчи».

…На привале они совсем недолго решали, что делать с этим душарой. В том, что он воевал против них, не было никаких сомнений: на правом плече угрюмого, пышноволосого афганца, после того как на нем рванули, разорвав, рубаху от ворота вниз, все увидели неширокую темно-фиолетовую полосу – след от ремня автомата.

– Что ж, – сказал командир роты, – с ним одна только морока. С собой тащить не будем, если ты уже поговорил. – И Виталик посмотрел на Файзи.

– Поговорил.

– Эдик! – окликнул прапорщика ротный. – Подготовь клиента к водным процедурам.

Ударом ноги худой и жилистый прапорщик подбросил афганца с камней и привычно примотал к его поясу шашку.

Смуглое, горбоносое лицо перекосилось от ужаса, а руки, стянутые за спиной, затряслись.

Виктор устроился удобнее, укладывая рюкзак под голову. Подобные развлечения у них на выходах случались частенько.

– Успокойся, – подбадривал душка Файзи, добродушно улыбаясь, – у тебя есть возможность. Сейчас подожгут шнур. Река рядом. Если успеешь потушить, то перебирайся на другой берег и уходи. Стрелять не будем. Слово советского офицера! Согласен?

Дух облизал толстые, растрескавшиеся от постоянного курения анаши губы, посмотрел на короткий шнур, затем на воду, которая билась о камни с белыми, сухими лысинами шагах в десяти от него, и затряс головой. В его глазах вспыхнула надежда.

– Готово, командир! – сказал Файзи.

Виталик ухмыльнулся, достал спичку с толстенной серной головкой и чиркнул ею о магазин автомата.

Едва куцый шнурочек зашипел, как афганец, всхрапнув, бросился к реке. С разбега он кинулся в воду и принялся елозить животом по дну. Душара извивался, словно червяк, разорванный надвое.

А пехотинцы смотрели на него и хохотали, как сумасшедшие. И если дух иногда взбрыкивал ногами, разбрасывая в стороны мириады брызг, переливающиеся всеми цветами радуги, от нестерпимого желания уйти, ускользнуть, увернуться от смерти, то они с силой колотили по земле кроссовками от хохота.

Ребята захлебывались в смехе, и слезы застилали их покрасневшие от бессонницы глаза. Они гоготали, как одержимые. Они задыхались от хохота, потому что выход начался абсолютно не так, как предполагали в штабе: почти сразу у них сожгли один бронетранспортер, а из него им не удалось вытащить Жлобенко – «Жлоба», где он и сгорел в отчаянных, сводящих с ума криках. И сладковатый запах горелого человеческого мяса еще долго забивал им ноздри. Хохотали оттого, что они уходили в горы все дальше, и неизвестно было, кто из них вернется, а кого привезут на броне уже холодным.

И еще мотострелки тонули в смехе потому, что бикфордов шнур никакая сила потушить не в состоянии, не говоря о каких-то жалких потугах наркомана-душка.

Потом река медленно и вроде бы неохотно потащила развороченное тело вниз, цепляя за камни, а они начали медленно пробираться в глубь гор, чтобы выйти к духовской базе с глубокого тыла.

На боевых было страшно. Однако, возвращаясь, гораздо страшнее для Егорова и его друзей было брать в руки газеты, стопками накопившиеся в комнатах за время их отсутствия.

Лейтенант шуршал страницами, впивался в скудные строки об Афганистане и в раздражении швырял газеты на пол, в которых по-прежнему никто не стрелял и они тоже никого не убивали.