Онлайн книга «Третья причина»
|
— А всё они… Наши морячки-самотопы… Вместо того чтоб японцам коммуникации резать, они в бухте отсиживались… — Мы тоже хороши… В белых рубахах на пулемёт, так его… — и штабс-капитан забористо, вслух, выматерился. — Нет-нет! — горячо запротестовал подпоручик. — Мы в Артуре и морские мины на япошек с горы скатывали, и бомбы с воздушного змея кидали, и стрелы с пироксилином пускали… [39] — Не горячись, Саша, — его товарищ положил руку на колено подпоручика. — Мне кажется, штабс-капитан прав, если б мы удержали Цзиньчжоусскую позицию, всё было б иначе… — Было бы чем и кем удерживать, обязательно бы удержали! — глядя в упор на штабс-капитана, запальчиво возразил подпоручик. Штабс-капитан покачал головой и грустно ответил: — У вас в Артуре хоть пулемёты были… — Что пулемёты! — подпоручик никак не желал успокаиваться. — У японцев ленты металлические, а у нас из тряпки, чуть подмокла, и сразу заедать начинает… — Да перестаньте вы наконец! — вмешался в разговор один из поручиков. — Главная беда вот в этой самой дороге, если б у нас снабжение было, а то всех подкреплений одна рота в день… — Ошибаетесь, господа, ошибаетесь… — Штабс-капитан откупорил следующую бутылку, разлил по стаканам водку и только тогда закончил: — Беда наша, это смутьяны всяческие. Точно знаю, генерал Линевич просил государя не заключать мир, поскольку мы в силе, а что вышло?.. Сами понимаете, в Петербурге теперь не до Манчжурии и Порт-Артура… Эта горькая фраза сразу положила конец зарождающемуся спору, и все, снова выпив, молча налегли на закуску. Расправившись со второй бутылкой, офицеры дружно принялись за третью и тут Иртеньев, до сих пор не сказавший ни одного слова, поднялся. — Пардон, господа… Разрешите… Здесь накурено… Накинув пальто и вздев кое-как шапку, полковник вышел и, уже из коридора услышал, как оставшиеся в купе попутчики запели вполголоса: За рекой Ляохэ загорались огни, Грозно пушки в ночи грохотали, Сотни юных орлов из казачьих полков На Инкоу в набег поскакали… [40] Видимо, песню сложили недавно, уже на позициях. Во всяком случае, её слова Иртеньеву были незнакомы, и полковник, направляясь подышать свежим воздухом, решил по возвращении обязательно поинтересоваться, что поют офицеры. В тамбуре было уже не холодно, а просто морозно, и полковник, которому водка слегка ударила в голову, с наслаждением вдыхал свежий воздух. Стучали колёса, пол ритмично раскачивался, и было слышно, как в соседнем вагоне какой-то владелец гармошки неуверенно, сбиваясь с такта, пробовал играть «На Фейджулинском перевале». Модная мелодия вызвала не слишком приятные ассоциации, но полковник только передёрнул плечами и попробовал что-либо рассмотреть сквозь заледеневшее стекло. За окном угадывался заснеженный лес, сугробы, подступавшие к самому полотну, и вроде как промелькнули сложенные штабелем сменные шпалы. Иртеньев вздохнул и вдруг услышал, как позади него хлопнула дверь. Полковник повернулся и увидел, что в тамбур вышел человек с дымившейся в зубах папиросой. — Не помешаю? — несколько развязно спросил незнакомец. — Нет, — без особой любезности буркнул Иртеньев и отвернулся. Какое-то время незнакомец молчал, но потом завозился и, чуть потеснив полковника, решительно взялся за ручку наружной двери вагона. — Вы позволите?.. А то, знаете… Что должен знать полковник незнакомец не пояснил, но его поведение начало раздражать Иртеньева, и только он собрался сделать весьма резкое замечание, как тот вдруг криво усмехнулся и, глядя в упор, спросил: — Если не ошибаюсь, господин Иртеньев?.. — Да… — удивлённо начал полковник, но договорить не успел. Перед глазами Иртеньева внезапно вспыхнуло звёздное колесо, а в следующий момент он ещё успел почувствовать мощный удар, который буквально выбросил его из вагона… * * * Полковник с трудом приподнял отяжелевшие веки и, глядя прямо перед собой, силился понять, где он. Сначала удалось разглядеть изрядно потемневшую деревянную балку с подвешенной к ней связкой лука, потом, чуть скосив глаза, внутреннее убранство явно деревенского дома и, наконец, какую-то согнутую фигуру, возившуюся у печки. Ощущая некую отрешённость и пустоту в голове, Иртеньев силился вспомнить, что же с ним произошло и как он очутился в этой избе. Однако на память приходили только какие-то неясные обрывки, из которых самым чётким было ощущение снега, до отказа забившего рот. Ещё вспомнилось, что дышать тогда было трудно, и, чтобы хоть как-то облегчить положение, Иртеньев ткнулся лицом вперёд, приминая щеками снег, после чего в сугробе возле рта образовалась спасительная пустота. Дальше опять был провал, хотя теперь сугроб вспомнился чётко, а после него почему-то всё было заполнено скрипом снега, пряным запахом сена и вроде как присутствием человека, то и дело встряхивавшего полковника за плечо. Иртеньев попробовал пошевелиться, но тело повиновалось плохо, ставшие словно ватными руки никак не хотели подниматься, а попытка чуть больше повернуть голову, вызвала сильную боль немного выше правого уха. От напряжения прикусив губу, Иртеньев всё-таки сумел поднять руку и нащупал присохшую к волосам тряпицу, под которой угадывался уже затвердевший струп. И тут как-то сразу вспомнился вагон, тамбур, человек, потянувшийся к ручке, и поток морозного воздуха, ворвавшийся через дверь. Иртеньев бессильно уронил руку и какое-то время, собираясь с силами, лежал, закрыв глаза. Потом слабость понемногу отступила, и полковник смог даже повернуться, чтобы получше рассмотреть, кто же там возится возле печки. От этого движения прикрытая овчиной лавка, на которой лежал Иртеньев, громко скрипнула, и человек, возившийся у печки, обернулся, так что теперь полковник мог его хорошо рассмотреть. Хозяин избы был высок ростом, слегка сутуловат и, несмотря на седую косматую бороду, выглядел ещё весьма крепким. На нём была заношенная косоворотка в горошек, расстёгнутый воротник которой свисал углом, домашние портки и новые валенки. Мужик аккуратно поставил кочергу под печку, выпрямился и подошёл к лавке. С минуту он приглядывался к неподвижно лежавшему Иртеньеву и только потом деловито осведомился: — Ну что, мил человек, оклемался? Вместо ответа, полковник полушёпотом, едва шевеля губами, спросил: — Где я? — Тута, тута… — успокоил его мужик, а потом шагнул ближе, положил ладонь на лоб Иртеньеву и явно для самого себя пробурчал: — Ну вот, горячки вроде как нету… |