Онлайн книга «Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947»
|
Съев обеденную порцию хлеба, мы лежим под деревом. Мне кажется, что я нахожусь далеко-далеко отсюда. Было бы у меня другое ощущение, если бы я был свободен, богат и сыт пирожными? И тогда бы я сейчас отдыхал. Разве мне неудобно? Напротив, у меня под головой в качестве подголовника лежит полено. Я совершенно расслаблен. В это мгновение ничто не могло бы быть иным. Все было бы точно таким же, если бы я был свободен: час отдыха после обеда. Над лесом сверкает солнце. Кругом пышная зелень. Пахнет травой, грибами и березами, которые гниют в воде. Кругом царит умиротворение. Я никак не пойму, почему хотел расстаться со своей женой. — Ты можешь это понять? — обращаюсь я к Вольфгангу, которому всего лишь двадцать три года. — После года совместной жизни я заявил жене: «Подумай, не лучше ли нам разойтись». Она только посмеялась в ответ. Однако я продолжал настаивать: «Подумай об этом, пожалуйста!» Потом мы продолжили разговор о новой столовой и тому подобное. Но именно в такие веселые часы я почему-то снова и снова возвращался к этому: «Подумай, пожалуйста, не лучше ли нам разойтись?» — Может быть, ты любишь другую женщину? — спрашивает мой друг. — Другую женщину? Зачем же тогда я женился на своей жене, если бы не любил ее? Нет, я никак не могу понять, почему я хотел расстаться со своей женой. Сейчас это что-то такое невыразимо далекое — жена. Разве можно понять, почему мы доставляли друг другу столько огорчений? Вольфганг очень скучает. Мать была и остается для него не только матерью, но и самой любимой подругой, с которой он делился самым сокровенным. Сердце любящей матери представляет собой самую мощную силу в мире. Тот, кто не верит в чудо, никогда не вернется домой. Разве это не мука, как мы мечемся, пытаясь найти возможность попасть домой? Разве не достойно сожаления то, с каким ожесточением мы боремся, чтобы остаться в живых? — Сколько же усилий пришлось нам приложить, чтобы достать бумагу для моей статьи! — сокрушаюсь я. — Они должны обязательно клюнуть на твою статью. Разве ты не видел, как гордилась женщина-врач, когда ты читал ей свою статью, а Ферман переводил? — Но разве своей суетой мы раздобыли здесь, в утятнике, хотя бы одну лишнюю миску супа? Здесь каждый суетится по-своему. Раздатчику хлеба разрешается забирать себе крошки со дна хлебного ящика. Толстый санитар ест суп тех больных, которые лежат с высокой температурой. Они единственные в лагере, кто не хочет есть свой суп. Ферман переводит для врача во время приема больных. Ему разрешается весь день сидеть в чистом помещении на настоящем стуле. Персонал бани тайком продает наши брюки русским. Видел бы ты, какие мускулы у этих бандитов! Садовник стал бригадиром колонны пленных, которые приносят елочки. Всякий раз, когда на лужайке для идиотов высаживается новый искусственный лес, по приказу Я кобзона он получает дополнительную порцию супа. Какая-нибудь свинья живет за счет того, что шпионит за нами. Недавно Фермана допрашивали три офицера в синих фуражках, которые до этого момента не появлялись в утятнике. Якобы Ферман в разговоре пренебрежительно отозвался о советском гуманизме. После допроса Фермана раздатчику супа было приказано отнести советским офицерам полную миску супа. Чтобы какая-то свинья из числа пленных, заложившая Фермана, могла незаметно сожрать свою иудину порцию супа, поступил приказ: «Всем немедленно покинуть эту половину барака!» — Этой свинье нельзя позволить доехать до дома! — решили мы. Мы на многое смотрим сквозь пальцы. Но это уж слишком, наше терпение лопнуло! Некоторые уже допрыгались до смерти. Дылда с крысиным лицом умер от отравления трупным ядом. Ему доставляло удовольствие при вскрытии трупов разрезать животы умершим пленным. Ножницами для разделки птицы. — Они так классно трещат, когда я перерезаю тонкие ребра! — хвастался он. — Так ему и надо! Он заслужил такую смерть! — заметил Вольфганг. — Это верно. Но мы не должны все пускать на самотек! — А мы этого и не делаем! Статья отправлена! Ходатайство о направлении в антифашистскую школу тоже ушло! Кроме того, спасение придет когда-нибудь совсем с другой стороны! Я закрываю глаза. Мои руки зарываются в траву. Если бы я сейчас был свободен, ничего бы не изменилось, я бы хотел только покоя! Хорошее желание. Почему я так беспокоюсь? Разве этот час не прекрасен? Целый час? Этого я не знаю! Но эта минута прекрасна. Это мгновение прекрасно! Да, да, вот именно, мгновение! Разве хоть раз видел я в Германии такие горы из облаков! Здесь небо такое огромное! Когда дома отец показывал мне радугу, я спрашивал: «Да где же она, где? Я не вижу никакой радуги, папа?!» В конце концов, я находил ее в небе, короткую дугу, совсем маленький кусочек! И семь красок были тоже довольно бледными. «Это и есть радуга, отец?» Здесь же мне сразу все становится ясно. Дуга радуги протянулась через все небо от одного края земли до другого. Вот это радуга так радуга! А над ней и под ней другие радуги! Однажды я насчитал семь штук! Одна ярче другой! Разве я когда-нибудь встречал более отчаянных людей, чем здесь, в плену? Я же всегда хотел испытать на собственном опыте что-то новое! А разве здесь ничего не происходит?! Разве здесь не творится все, что только возможно? И рай и ад? Да, это верно. Здесь творится черт знает что. Ад кромешный! Изнуряющий, испепеляющий ад! И это постоянное чувство голода. В ушах стоит такой звон, словно тебя ударили по голове молотком. Все вокруг кажется нереальным. Образы людей, с которыми ты разговариваешь, то исчезают, то появляются снова. Ты уже не ощущаешь своего тела, когда вот так сидишь и ждешь. Этот унтер-офицер своим пронзительным свистком сведет меня с ума! Пять человек на уборку двора! Четыре человека носить воду! Строиться для проверки на вшивость! Если бы можно было хоть час полежать спокойно! — Этот цирк становится с каждым днем все хуже! Когда-нибудь мои нервы не выдержат! — Самое лучшее, если ты прикинешься больным! — говорит Вольфганг. — Но как? — Послушай меня! — говорит Вольфганг, изучавший когда-то медицину. — У тебя боли. Всегда, когда ты поешь. За час до еды и через час после еды у тебя появляются рези. На два пальца ниже ребер у тебя колики в животе. Они отдают в поясницу. — И из-за этого они посчитают меня больным? — сомневаюсь я. — Благодаря этому мой двоюродный брат избежал призыва на фронт. А немецкие штабные врачи — это тебе не фунт изюму. Здесь это наверняка пройдет. При известных условиях ты должен добиться, чтобы тебе сделали промывание желудка. |