Онлайн книга «Месть смертника. Штрафбат»
|
Ведущая в дом дверь открылась, и внутрь пригласили бывшего заместителя командира штрафбата капитана Гвишиани. Ладо попрощался со всеми, оставил Белоконю трубку и мешочек с махоркой, и удалился. Полчаса прошли в каком-то оцепенении – все присутствующие на веранде как будто лишь сейчас поняли, где находятся. Вызвали Смирнова. Разведчик был уже навеселе. Он отсалютовал оставшимся, отошел от двери на пару шагов и ввалился в дом с разгону. Раздался мат на несколько голосов и удаляющийся грохот. Всего через десять минут после Смирнова настал черед Лысенко. За час, прошедший после вызова борца-артиллериста, Телятин начал глупо хихикать, Белоконь до тошноты накурился крепкой махорки из мешочка, а Ковальчук заснул с открытыми глазами. Телятина двое особистов ввели в помещение под руки. Через двадцать минут то же самое попытались сделать с Ковальчуком, но он разбросал сопровождающих и пошел сам. Белоконь остался один. Он невыносимо долго прохаживался по скрипучей веранде, оценивающе посматривал на часовых снаружи и уже собрался попросить бумагу, чтобы написать Люсе последнее письмо, как вдруг услышал: – Рядовой штрафного батальона Василий Белоконь! И Белоконь вошел к особистам. * * * Его привели в небольшую комнатку с двумя столами. Рыхлого майора НКВД в ней не было. Первый стол был завален бумагами и заставлен светильниками и чернильницами. За ним трудились два лейтенанта – оба вполне могли быть братьями оставшегося на поле брани Лютикова, настолько они были схожи в главных чертах. Возле второго стола, со скатертью, самоваром и чашками, стояло неуместное здесь плетеное кресло-качалка. В кресле восседал довольно оригинальный субъект из высшего начальствующего состава НКВД. Человек неопределенного возраста, с мышиным цветом волос и лица, среднего роста… но с черной повязкой на глазу и с острым крюком вместо кисти. Воротник кителя был застегнут до последней пуговицы, на петлицах красовались два ромба. – Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – приветствовал его Белоконь. Человек в кресле-качалке ухмыльнулся. – Вот ты, значит, какой… – сказал он. – Садись, дружок. Не туда, садись поближе к столу, угощу чаем. Давно ведь чаю не пил? Я имею в виду настоящий чай. – С мобилизации, товарищ генерал-майор, – ответил Белоконь. Он сел у стола и положил руки на колени. Высший чин НКВД его откровенно разглядывал, продолжая говорить. – Называй меня Романом Федоровичем. Или уж по-уставному: товарищ старший майор госбезопасности Никольский. Генерал-майор – звание общевойсковое, а в ГБ у всех персональные. Один из близнецов Лютикова передал старшему майору госбезопасности пухлую папку. – Лейтенант, налей чайку нашему гостю, – сказал Роман Федорович. Перед Белоконем поставили стакан в подстаканнике. Пока Никольский одной рукой раскладывал папку у себя на коленях, он отхлебнул кипятку. Это в самом деле был настоящий крепкий чай – горький и вкусный. – Бери сахар, дружок, – сказал Никольский. – Сушки вот. Давай без церемоний, по-свойски… – Спасибо, товарищ ге… Роман Федорович. – …тебе ведь терять уже нечего, – закончил Никольский. Белоконь сумел не закашляться. Ему было все равно, уронит ли он лицо перед особистским генералом, но вот расплескать чай было бы жалко. Больше, небось, не нальют. – Какая интересная у тебя карьера, Белоконь!.. – произнес Роман Федорович, не отрываясь от бумаг. – Если это можно назвать карьерой… Но ведь служил же, и служил неплохо! Как следует из дела, проявлял сноровку и смекалку в управлении гаубицей «М-30» в походных и боевых условиях. За что и назначен командиром орудия с присвоением внеочередного звания сержанта… А до войны, значит, востребован в… хм, здесь написано «в декоративной отрасли кузнечного дела». Это как? Левша? Блох подковывал? Белоконь подумал, что в папке наверняка все подробно расписано. – Никак нет, – сказал он. – Изготовление узорных ворот, оград, решеток… – Понял-понял, – перебил Никольский. – Согласен, нужная профессия. Особенно в большом городе. – Так точно, товарищ старший майор госбезопасности. Никольский сделал знак лейтенантам. С его колен убрали папку, а в руку дали стакан с чаем. – Ну вот, – сказал он. – Такое прекрасное начало и вдруг – мародерство, подозрение в диверсионной деятельности… Белоконь молча пил свой чай и ждал, пока особистский генерал закончит эту затянувшуюся прелюдию. Однако тот не спешил. – Но ведь искупил же ты, дружок, все искупил! Кровью и делом. Пойти и умереть в штрафной роте – это тьфу, ерунда! Красной Армии нужны именно такие поступки, как твой! Чтобы с пользой! Чтобы и языка с документами взять, и фрицев порубить на окрошку. Наградили тебя справедливо, не забыли и не обидели, разве не так? – Так, Роман Федорович. – А если так, то почему на нашего человека с кулаками полез? – Личные счеты, товарищ старший майор госбезопасности. Никольский протянул свой крюк к тарелке и подцепил на него баранок. Повертел, полюбовался. – Эти штучки, – сказал он, – оставь для мирного времени. У младшего командира рабоче-крестьянской Красной Армии не может быть ничего личного к офицеру наркомата внутренних дел. Это понятно, дружок? – Так точно. Роман Федорович отправил баранку в рот и громко ею захрустел. Белоконь допил чай. – Твое дело, – сказал Никольский, цепляя крюком следующую сушку, – пересмотрели. Начальник Особого отдела твоей дивизии… тот самый, которого ты зверски избил… признал наказание слишком мягким. Вместо штрафного батальона тебя приговорили к расстрелу. Белоконь молча ждал продолжения. Перед расстрелом чаем не угощают. Впрочем, его пока не расстреливали – возможно, теперь иной порядок. Он не чувствовал страха. Главное, добиться, чтобы перед казнью разрешили написать жене. Хотя бы две строчки о том, что он всегда будет ее любить. И детям – попросить прощения за будущее, которое их ждет. И – ни слова о Рите. Ни одного слова. РИТА! В голове вспыхнул ее образ – ничуть не поблекший, такой же яркий, как и прежде. …Написать ей отдельное письмо. Записку на клочке бумаги. Три слова! Два! Одно: «люблю»… Какой же он дурак! Что же он наделал… – Жалеешь, что избил нашего человека? – спросил Никольский. Все это время он с интересом наблюдал за лицом Белоконя своим маленьким внимательным глазом. – Жалею… «…что не задушил!» – добавил Белоконь про себя. – Ты из породы везунчиков, дружок, – сказал Роман Федорович. – Только по молодости не умеешь воспользоваться своим везением. А оно ведь никуда не делось, оно с тобой даже сейчас… Лейтенант, ты там заснул?! Еще чаю! |