Книга Русская рулетка, страница 91 – Валерий Поволяев

— Ищите второго, — приказал Алексеев, командовавший операцией, — ищите тщательно, он где-то здесь. Не мог же он раствориться в воздухе, в конце концов!

Естественно, не мог.

Через пятнадцать минут запыхавшийся Крестов, — усталый, выжатый настолько, что тело его даже перестало выделять пот, с всосанными в подскулья щеками, с трудом выскребся из тумана и, вскинув ладонь к бескозырке, доложил начальнику:

— Нет второго… Нигде нет!

Алексеев растёр пальцами зудящие от бессонницы виски:

— Ищи, Крестов, — проговорил жёстко, — весь лес переверни, но найди. Ты за это отвечаешь… Лично! Башкой своей непутёвой. Понял?

— Понял, — уныло и зло проговорил Крестов и, со вздохом развалив пласт тумана, похожий на большую копну, исчез в нём.

Где-то в стороне прозвучали два выстрела. Алексеев с надеждой вскинул голову и, поскольку выстрелы больше не хлопали, тут же опустил её — понял, что его люди взяли чернобородого возницу. Как всякий куркуль, чернобородый пытался удрать вместе с лошадью и телегу хотел спасти, пожалел имущество, в одиночку в тумане, может быть, и удрал бы, а с телегой никогда. Не дано это: кольцо было слишком плотное. И второй нарушитель не мог уйти, он находится где-то здесь, — Алексеев раздражённо сплюнул себе под ноги, в мох, растёр плевок сапогом, — просто Крестов плохо ищет.

Он подошёл к убитому, лежавшему на спине с раскинутыми в обе стороны на манер креста руками. Этот человек и мёртвым не выпускал оружия — пальцы крепко сжимали рукоятки двух маузеров. Тот, который был стиснут правой рукой, был пуст, в магазине ни одного патрона, в левом маузере ещё оставались патроны, целых два.

— Кто же ты такой есть? — задумчиво проговорил Алексеев, снова потёр пальцами зудевшие виски. — А?

Копна тумана знакомо зашевелилась, разломилась беззвучно, сыро из прорехи вывалился Крестов, виновато развёл руки в стороны.

— Ладно, — с сожалением буркнул Алексеев, пнул носком сапога убитого. — А это кто такой, знаешь?

Крестов вгляделся в бледное, уже начавшее заостряться лицо, качнул головой отрицательно:

— Нет!

Отвернувшись от подчинённого, Алексеев поморщился недовольно и попросил:

— Позовите сюда матроса этого… Сердюка.

Когда Сердюк подошёл, он снова протёр стёклышки пенсне, спросил больным дребезжащим голосом — Алексеев понял, что эта ночь может его на пару недель уложить на больничную койку:

— Этот человек вам известен?

Сердюк ответил, не колеблясь:

— Да! — Он не раз встречал этого человека в Финляндии. — Его фамилия Герман!

— Та-а-ак, — задумчиво произнёс Алексеев, — значит, Герман, — приложил ладонь к горячему лбу, — а второй ушёл.

Второй — бывший подполковник артиллерии Вячеслав Григорьевич Шведов — лежал неподалёку в глубокой берлоге, под пнём-выворотнем, прикрытой сверху корнями, мхом, травой и всё слышал, всё видел. Видел он и Сердюка. Прошептал брезгливо:

— Пр-редатель! Ну погоди, пуля на тебя уже отлита. Считай, ты её уже получил!

Шведов слов на ветер не бросал.

Спрятался он сейчас так надёжно, что найти его можно было, наверное, только с собаками.

— Значит, Герман, — задумчиво повторил Алексеев, глядя, как два чекиста обыскивают тело, — значит, Жоржик, значит, Голубь… Говорят, Герман очень нравился матросам, — он повернулся к Сердюку.

— Да, — подтвердил тот. — Герман был прост в обращении, весел, дружелюбен. Матросы любили его.

— Только я не знаю, кто он есть на самом деле, — виски у Алексеева ломило от боли и звона, лоб был потным, ноги, руки, плечи набрякли тяжестью, — тяжестью набрякло, похоже, всё тело, темноту простреливали красные полосы, похожие на ружейные вспышки. Он позвал Крестова.

— Виктор Ильич, где можно выпить чашку горячего чая? — встретив удивлённый взгляд Крестова, поправился: — Или хотя бы кипятка.

— Только на заставе, Сергей Сергеевич. Или в деревне, — Крестов в первый раз назвал Алексеева по имени-отчеству, смутился, поправил кобуру на боку, — если, конечно, в деревне остались люди.

— Что-то плохо мне, — пожаловался Алексеев, — кажется, я здорово простудился.

«Хорошо, что не тиф, простуду выбить можно, а вот тиф», — чуть не произнёс вслух Крестов, спохватился:

— Вы держитесь, товарищ Алексеев! Если нужна будет помощь — всегда поможем. Рассчитывайте! — не очень уклюже пытался он поддержать Алексеева.

Алексеев глянул недоверчиво на своего подчинённого, пробормотал сипло, в нос:

— Да уж, ты поможешь… копыта мне откинуть, — и, окорачивая сделавшего обиженное лицо Крестова, скомандовал: — Всё, операция закончена! Возвращаемся в Петроград. Здесь остаются два человека, старший — Остапчук. Ещё — отделение красноармейцев… На всякий случай, — добавил он, закашлялся. Простудился начальник действительно здорово, как бы не свалился.

Крестов глянул на него сочувственно и промолчал, ничего не сказал.

Шведов вылез из своей берлоги лишь через сутки, испачканный землёй, в мятой, словно бы лошадью изжёванной, одежде, серый от тревоги и злости — не ожидал такого итога, вляпался так вляпался, полуглухой — оглох от сырости и едкого тумана, с надсаженным организмом.

Двигаться было больно, похоже, сломал он себе внутри какую-то костяшку или порвал мышцу, но это — ничто по сравнению с тем, что не стало Германа. Шведов до сих пор не мог поверить, что Юлий убит, хотя сам, лично, видел его с задранным вверх, странно удлинившемся подбородком и крючковатым носом, похожем на клюв хищной птицы… А, может, это был не Герман, а кто-то другой? А?

И этот предатель — матрос… Как же его прошляпили, хотя и Шведов и Герман были опытные мужики в своём деле, профессора, не одну собаку съели, ан… В общем, матроса надо будет обязательно найти и отомстить за Юлия.

Иуде — Иудина доля, предатель не имеет права на жизнь.

Костюрин в операции не участвовал, хотя и знал о ней — предупредил начальник разведки, — да и не до боевых действий было Костюрину, честно говоря. Тошно было ему. Тоскливо. Внутри спеклась, сбилась в горячую лепёшку боль, мешала дышать, мешала двигаться — мешала жить, в конце концов!

Он посматривал на часы и ждал, когда пройдут три дня, которые попросил Крестов… На Крестова и была вся надежда — всё-таки на Гороховой он свой среди своих, Костюрин же был обычным чужаком.

Несколько раз к нему заходил Широков, с тревогой вглядывался в лицо командира, спрашивал чужим сиплым шёпотом — переживал:

— Может, помощь тебе какая-нибудь нужна, а? Мало ли что! Ты только скажи…

— Нет, — Костюрин резко мотал головой, закусывал зубами нижнюю губу. Держаться в ровном состоянии ему было трудно: шатало его, внутри, казалось, всё разваливалось.