Онлайн книга «Адмирал Колчак»
|
Из комнаты появилась Софья Федоровна – выплыла неслышной птицей, спросила озабоченно: – Что случилось, Саша? Колчак неприязненно посмотрел на жену. – А ты разве не знаешь, что случилось? У Софьи Федоровны от резкого тона мужа обвяли плечи. – Как не знаю... Все знаю. – А спрашиваешь. – Колчак недовольно пошевелился в кресле, усаживаясь поудобнее. – Собирай вещи, мы уезжаем. – Куда? – Для начала в Петроград, в распоряжение министра Григоровича. А потом видно будет. Меня снимают с должности. Софья Федоровна обреченно прижала пальцы к губам. – Как? – Это вполне естественно. Утопить такой корабль и не ответить за него... Так не бывает. Уже и новый командующий флотом на мое место определен. – Колчак, как обиженный мальчик, подтянул к креслу ноги. Было сокрыто в его надломленной позе что-то горькое. – Не удержались, не подождали даже выводов комиссии. – Кто тебе сообщил об этом? – Смирнов. А ему – какой-то чин из Главного морского штаба. – А кого же прочат на твое место? – Альфатера. [144]Василия Михайловича Альфатера. – Господи, да он же – полное ничтожество. – Это совершенно ничего не значит. У нас ничтожества занимают и не такие посты. У Альфатера большие связи в Ставке. Он – откровенный карьерист. Причем из тех настойчивых карьеристов, которые обычно всего добиваются. На мой взгляд, максимум, на что он способен, – шаркать ножкой по паркету. Насколько я могу догадываться, ему вместе с новым назначением приготовлен и флигель-адъютантский шнур на погоны. – Господи! – едва слышно вздохнула Софья Федоровна. – Вот и я о том же. Но не будем унывать, Сонечка, – с неожиданной горькой нежностью произнес он. Конечно же, за гибель корабля надо было отвечать – в России во все времена кто-нибудь за что-нибудь обязательно отвечает и, случается, лишается головы, Колчак тоже приготовил свою голову для топора... Тем же вечером под балконом у него зафыркал штабной автомобиль. Колчак выглянул в окно – из автомобиля поспешно выбрался Смирнов. У Колчака невольно дрогнуло, заныло тоскливо, удушливо сердце, приложил пальцы к груди, застонал еле слышно. Смирнова он встретил в прихожей уже одетым. – Вас к прямому аппарату, Александр Васильевич, – сказал ему Смирнов. – Кто на связи? – Морской министр. «Вот и все, вот и поставлена последняя точка, – тяжело и тоскливо, страдая от внутренней пустоты и холода, подумал он и поднял воротник плаща: его била дрожь. И состояние было такое, будто он заболевал. – А что дальше – непонятно. Хотя совесть моя чиста – я не виновен в гибели „Императрицы Марии“. Под колесами автомобиля дребезжала, вызывая зубную боль, мокрая булыжная набережная, с неба сыпалась водяная пыль. В штабе Колчак, не раздеваясь, поднялся в комнату связи, к телеграфистам. Старший смены телеграфистов, пожилой прапорщик, протянул адмиралу узкую телеграфную ленту. – Поехали! – приказал Колчак прапорщику. Застрекотал аппарат. «Как настроение, Александр Васильевич?» – спросил морской министр. – Ответьте: «Настроение плохое», – проговорил Колчак. Бобина аппарата медленно двинулась, подставляя ленту под текст, который поспешно отбивал телеграфист. Григорович отозвался так же коротко: «Поводов для уныния не вижу». – Отбейте министру: «Благодарю за поддержку, ваше высокопревосходительство. Но тем не менее считаю себя виновным в гибели „Императрицы Марии“. – Колчак подождал, пока телеграфист отобьет этот длинный текст, телеграфист работал, как автомат, и, когда он умолк, Колчак продолжил: – Собираю вещи, чтобы выехать в Петроград». Телеграфист министра отстучал незамедлительно: «Зачем, Александр Васильевич?» – Передайте следующее... – Колчак нетерпеливо пощелкал пальцами, лицо у него дернулось, как от укола, он вновь нетерпеливо, словно бы куда спешил, пощелкал пальцами. – «По существующим правилам, насколько я знаю, командующий флотом несет персональную ответственность за крупные потери». «Совершенно верно, – ответил министр, – но с причинами гибели „Императрицы Марии“ будем разбираться позже, после войны. Моя точка зрения: в гибели линкора вы не виноваты». Колчак выдернул из кармана платок, промокнул им глаза. – Ответьте министру: «Благодарю вас за доверие!» Через несколько секунд крупная плоская бобина вновь дрогнула, и в руки Колчаку поползла лента с распоряжением морского министра: «Приказываю продолжать руководство боевой деятельностью Черноморского флота. Григорович». Это был конец связи. Колчак еще раз проглядел ленту, прочитал текст и бросил бумажную скрутку на стол прапорщику: – Расклейте на обычном бланке и положите мне в папку. Смирнов, стоявший в аппаратной позади Колчака, крепко сжал ему пальцами локоть. – Есть Бог на свете, Александр Васильевич! Колчак не ответил, лишь неприятно поморщился – ему сейчас были неприятны вообще все разговоры на служебные темы. Он вышел на улицу, в черный затяжной морок ночи. Около редких тусклых фонарей крутились мотыльки. Сел в автомобиль. Скомандовал шоферу: – Домой! В прихожей его встретила встревоженная, с побледневшим лицом Софья Федоровна: – Ну что? – Паковать чемоданы пока не будем. Разбирательство с гибелью «Императрицы Марии» отложено до конца войны. Софья Федоровна обессиленно опустилась на стул. – Я так боялась за тебя, Саша... Колчак прошел к себе в кабинет, достал из секретера бутылку коньяка, хрустальный винный лафитник, налил в него – другой посуды не было, а идти за рюмкой на кухню не хотелось, помял пальцами хрусталь, согревая напиток, потом медленно, крохотными глотками, осушил лафитник. Достал из стола коричневую кожаную папку с бронзовой застежкой, имевшей свой ключик – папка замыкалась на ключ, так что Софья Федоровна не могла увидеть, что в ней хранилось, – вытащил оттуда несколько листов бумаги, реостатом подкрутил свет в лампе, делая его сильнее, поднес бумагу ближе к глазам. Это было письмо Анне Васильевне, которое он бесконечно долго писал и никак не мог закончить, откладывая его всякий раз в сторону – Колчаку казалось, что у него пропадают слова, когда он берется за перо, фразы получаются беспомощными, корявыми – ни мыслей в них, ни чувств... «Прошло уже два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, – он оторвался от письма, скосил глаза на календарь: прошло уже без малого четыре месяца, четыре, а не два с той поры, надо поправить, – и так жива передо мной картина нашей встречи, так же мучительно и больно, как будто это было вчера, на душе...» |