Онлайн книга «Охота на охотников»
Нина Алексеевна стала часто уходить по вечерам. Левченко думал, что она занята чем-то в школе - то ли ведет занятия с отстающими, то ли встречается с бывшими учениками, а оказалось, нет: Нина Алексеевна начала посещать разные партийные собрания. - Мам, зачем это тебе надо? - спросил у неё Левченко. - Ну как же, сынок! Разве тебе нравится, сынок, как мы живем? - Нет. - А беспросветная нищета наша? Конца-краю ей не видно. Я раньше поддерживала демократов, даже на митинги в их поддержку ходила, а сейчас они вон, демократы эти... - Что они? - Да посмотри, что они со всеми нами сделали? Телевизор включить невозможно - народ голодает, учителя бастуют, врачи тоже бастуют, шахтеры перекрывают железную дорогу, жены летчиков - взлетные полосы... Женщины плачут, дети плачут... - Держалась бы ты, мама, от всего этого подальше, - посоветовал Левченко. - Не могу. Кто-то же должен подавать голос в защиту этих людей. - Но не ты же, мам! Для этого Государственная дума есть... - Левченко помотал в воздухе ладонью и не нашел, что можно к этому добавить, Государственная дума, в общем. Мать заминку сына мигом уловила. - Ну вот, видишь, защитников - раз, два и обчелся. Даже меньше того на счете "раз" ты уже остановился. Как-то она разоткровенничалась с сыном: - Знаешь, я - человек мирный, оружие в руки никогда не брала. Но если сейчас неожиданно крикнут: "Круши гадов!" - я возьмусь за винтовку. - И сможешь стрелять? - с любопытством спросил он. - Смогу. Вот такой у него сделалась мать. И превращение это произошло в последние месяцы. Сын наблюдал за метаморфозами с грустью: винтовка ведь не женское дело. - Ага-а! - раздался торжествующий крик из соседней комнаты. Левченко улыбнулся: Чика! Позвал: - Чика! Иди сюда! Судя по всему, попугай находился не в клетке, видимо, Нина Алексеевна выпустила его полетать по дому. - Иди-ка сюда, маленький гаденыш! - ласково позвал Чику Левченко, чувствуя в груди странную размягченность, будто он общался с ребенком. Чика, словно бы поняв то, что ему говорил Левченко, через несколько секунд появился в комнате. Сел на ручку платяного шкафа, изогнулся, как гимнаст в цирке, и проговорил громко, нагло, торжествующе: - Ага-а! Вид у Чики был такой, будто он поймал хозяина на чем-то нехорошем. Левченко протянул руку, призывая попугая к себе, тот, все поняв, пренебрежительно отвернул голову в сторону. - Ну ты и га-ад! - восхитился Левченко, опять протянул руку. - Иди сюда, паршивец! Попугай протестующе мотнул головой, зорко глянул на Левченко и отвернулся. Вот гадкое существо! Хотя и сообразительное. Смесь воробья с отверткой. - Ну, погоди, - предупредил его Левченко, - сейчас я сяду есть кашу с салом... Все съем, тебе ни одной шкварки не достанется. - Быть того не может! - незамедлительно воскликнул попугай. - Ага, занервничал! - Левченко ехидно рассмеялся. - Ага! - подтвердил попугай. - Иди сюда, стервец! - Левченко в очередной раз протянул руку, и попугай опять отрицательно мотнул головой. В черных живых глазках его заплескались далекие крохотные огоньки. Левченко показалось, что попугай насмехается над ним, и он махнул рукой на строптивую птицу. - Ну, как хочешь, - сказал, - я пошел есть кашу с салом, бутерброды с красной икрой, филе индейки с грибами, пирожки с повидлом, мороженое с изюмом и семгу с маслом. Все съем сам, тебе ничего не оставлю. В ответ попугай лишь сглотнул слюну, склонил набок свою крохотную желтую головенку, открыл клюв, собираясь подразнить хозяина, но промолчал. - Так-то лучше, - одобрил Левченко и переместился на кухню. Там поставил на газ большую кастрюлю с остатками борща. Подумал: если бы мать была дома, обязательно бы выругала сына - борща-то в кастрюле всего-ничего, на дне только, нужно было перелить его из этой цистерны в посудину поменьше, но сил, чтобы сделать все так, как надо, не было. В конце концов борщ подогреется и в "цистерне". Он налил тарелку, поставил перед собой на стол и едва взялся за ложку, как Чика, что-то невразумительно бормотавший себе под нос, приподнял голову и перелетел на стол. Поцокал по нему коготками. - А-а, маленький мой гаденыш, явился-таки! - поприветствовал Чику Левченко. - Ага, - подтвердил Чика, приподнявшись на лапах, перепрыгнул на край тарелки, глянул на хозяина, потом переместил взор в подогретый, слабо попыхивающий кудрявым парком малиновый борщ. - Когда же ты научишься говорить: "Прошу пожаловать к столу"? коротко рассмеявшись и ощутив внутри некую теплую грусть, спросил Левченко. Попугай внимательно посмотрел на хозяина и задумчиво, что-то про себя посоображав, склонил голову набок. Левченко поманил его пальцем, но жест остался без ответа, тогда он подставил ковшиком ладонь: садись, мол, сюда, здесь площадочка побольше, иначе свалишься в суп, - но Чика и на это не отозвался, а проворно, несколько раз цокнув коготками по краю тарелки, будто кокетливая дама каблучками, переместился от хозяина в сторону. У него уже был случай - угодил в суп. Хорошо, суп был не очень горячий - обошлись тем, что отмыли Чику, а если бы был только с плиты? Облез бы тогда Чика, как шелудивый пес. - М-да... Так ты, друг ситный, никогда не научишься быть вежливым и никогда не научишься говорить: "Прошу пожаловать к столу"! Попугай вновь, не боясь соскользнуть в борщ, звонко цокая о фаянс коготками, переместился по краю тарелки и неожиданно чисто и четко, будто читал книгу, произнес: - Так ты, друг ситный, никогда не научишься быть вежливым и никогда не научишься говорить: "Прошу пожаловать к столу". Фраза была длинной, сложной, её и человек-то не сразу запомнит, не то что попугай. Чика, словно бы понимая, что совершил нечто героическое, достойное похвалы, смешно надул щеки и кокетливо наклонил голову вначале в одну сторону, потом, дав хозяину возможность полюбоваться собой, в другую, переступил по краю тарелки, потянулся к борщу, хлебнул свекольного бульона, задрал голову вверх и по-воробьиному задергал горлом, грудкой, защелкал клювом, проглатывая наваристую красную жижку. Подцепил снова немного варева, проглотил, ухватил клювом какую-то продолговатую лапшинку - то ли полоску свеклы, то ли кусочек капусты, вновь задрал голову и задрожал всем телом, справляясь с едой. У Чики был человеческий вкус, ему нравилась еда людей, нравились горячие блюда, вот ведь как. - Ну, Чика! - только и нашел что сказать Левченко. Других слов у него не было. - Ну, Чика! - Так ты, друг ситный, никогда не научишься быть вежливым и никогда не научишься говорить: "Прошу пожаловать к столу"! - отчеканил в ответ Чика важным чистым голосом, вызвав у хозяина ещё большее изумление, чем раньше. Левченко в ответ лишь дернул по-птичьи головой, подцепил ложкой немного борща и отправил себе в рот. |