Онлайн книга «Штрафбат смертников. За НЕправое дело»
|
— Но–га–а–а! Я… Я… Шванеке проворно расстегнул ремень Дойчмана и крепко перетянул им изувеченную ногу выше колена. Потом разорвав штанину, осмотрел рану. И содрогнулся: левая нога Дойчмана висела на тонких ошметках мышц и сухожилиях. Ладно, голова подождет, это не так страшно. А вот нога… Он же кровью изойдет… — Дотащу тебя, профессор, дотащу, никуда не денусь! Все не так страшно, поверь! — Ты… ты… брось… иди… не возвращайся… из–за меня все… — Ладно, помолчи! Перевязочные пакеты! Где они? — Сильно болит, профессор? — Да… Глаза… Огонь русских сосредоточился на танке. Но Шванеке не обращал на это внимания. — Глаза болят от давления воздуха, пойми, профессор, это же понятно, мы с тобой люди ученые! Шванеке лгал напропалую, лишь бы только успокоить Дойчмана, а сам тем временем извлек из кармана складной нож, который он стащил в хозподразделении, занимавшемся плотничьими работами. Он пристально смотрел на то, что осталось от ноги Дойчмана. — А сейчас сделаем перевязочку, — сообщил он. — Не дрейфь, профессор, я мигом, а потом потащу тебя к нашим… — Глаза… Глаза, — продолжал стонать Дойчман. — Да–да, сейчас, — бросил Шванеке и, раскрыв нож быстро отхватил обрывки кожи, мышц и сухожилий, на которых висела раздробленная голень. Дойчман закричал. Такого крика Шванеке в жизни не слышал. — Ничего, ничего, все позади, пойми, это были только куски кожи, пойми… тут уж… Все, все, больше не будет больно. — Да, да, но… глаза, — вопил Дойчман. Шванеке, ловко перевязав культю ноги, вытащил свой перевязочный пакет и стал накладывать повязку на обезображенное лицо Дойчмана. Кровотечение почти остановилось. Сомнений не оставалось — Дойчман ослеп, ему с корнем вырвало глазные яблоки, раздробило нос, надбровные дуги, зато каким–то чудом не задело лобную кость и мозг, но, может, еще рана на лице и не такая глубокая, думал Шванеке, это только сразу после ранения все выглядит жутко, а потом, когда хирурги залатают и заштопают, глядишь, и терпимо… Покончив с этим, Карл Шванеке, чуть приподнявшись, повернулся к немецким позициям и заорал что было мочи: — Не стрелять! Свои! Не стреляйте, вы, идиоты! Слышите? Не стреляйте! Он кричал и кричал до тех пор, пока огонь со стороны траншей немцев не прекратился. После этого он крикнул: — Прикрывайте нас! Слышите — прикрывайте! Их стали прикрывать. Взвалив бесчувственное тело Дойчмана на спину, он, чуть присев, подхватил оторванную голень «профессора» и, зажав ее под мышкой и пошатываясь, побежал к позициям своих. Уже на полпути в воздухе зашипела осветительная ракета, потом еще одна, еще… Он не сразу понял, что огонь прекратился. Позиции погрузились в тишину, лишь кое–где глухо хлопали выстрелы ракетниц. Вот и хорошо, нормально, а теперь не торопясь. Шаг за шагом он приближался к позициям, краем глаза видя свою странную, колыхавшуюся, бесформенную тень на снегу. Мины? Дьявол с ними, с минами, иногда ему даже казалось, что наступи он сейчас на мину, и это было бы избавлением. Он понимал, куда возвращается. Понимал, что его там ждет, но упрямо шел вперед. Несмотря на то, что почти не верил в то, что Дойчмана спасут. Может, он уже мертв, кто знает? Как и зажатая под мышкой оторванная нога. Но он пообещал ему, дал ему слово, что дотащит до своих. «Я дотащу тебя, профессор» — ведь это были его, его слова! Никто его за язык не тянул! И он дотащит его, дотащит, невзирая ни на что, живого, мертвого — неважно, пусть даже ценой собственной жизни. У бруствера к нему бросился какой–то молодой лейтенантик. Их уже ждали двое санитаров с носилками. Шванеке сам, не позволяя им, бережно уложил Дойчмана на носилки и только после этого выпрямился. Над Дойчманом склонился один из санитаров. — Живой? — спросил лейтенант. Шванеке пожал плечами. — А это к чему? Лейтенант глазами показал на обрубок ноги Дойчмана у Шванеке под мышкой. — Ах да! — спохватился Шванеке и положил его на носилки. — Поймите, я не мог и ее там просто так бросить. Я его решил целиком дотащить, понимаете, всего целиком. — Он еще жив! — доложил санитар. — Тогда поторопитесь! — ответил лейтенант. И спросил Шванеке: — А откуда вы? Из какого подразделения? — Мы — оттуда! И из 999–го штрафбата, понятно? На экскурсию нас туда отправили. — Понимаю, понимаю, — закивал лейтенант. Он был наслышан о трагической судьбе 2–й роты этого штрафного батальона. Пока что только один вернулся, да и то с отмороженными ногами. Оказывается, и эти двое тоже… Ужас! — Я отправлю вас к своим. А пока что отдохните. Думаю, вы заслужили это. Дойчмана срочно отправили куда–то через Бабиничи. Врач полевого госпиталя, впрыснув ему противостолбнячную и противогангренозную прививки, только покачал головой, когда один из санитаров вопросительно посмотрел на него. — Оба глаза, да еще нога, — вполголоса произнес он. — Не думаю, что… Впрочем, никогда не знаешь, как повернется. Вколите ему морфий. Ампулу. Штабсарцт центрального эвакогоспиталя также постарался побыстрее избавиться от Дойчмана. — Вас переправят в Оршу, уважаемый коллега, в настоящий госпиталь. А там уже посмотрят, как с вами быть дальше. Дойчман пытался ощупать глаза, но каждый раз под пальцами оказывалась толстая повязка. — Что у меня с глазами и… с ногой? Помню только… — Ногу пришлось ампутировать. Врач изо всех сил пытался произнести эту страшную фразу как можно беззаботнее. Взяв руку Дойчмана, продолжавшего пальцами теребить повязку на голове, он положил ее на одеяло. — Что же касается глаз, тут все не так страшно. Подправим что можно, судя по всему, глазной нерв не задет, именно это главное. — Знаете, мне в свое время тоже приходилось лгать примерно в вашем духе, — прошептал Дойчман. Штабсарцт пристыженно умолк. — А что с Шванеке? — С каким Шванеке? — С тем, который… С которым мы вместе добрались… — Ах вот вы о ком. Он жив и здоров, насколько мне известно. — А его не… — То есть? — Где он сейчас? — Скорее всего, среди тех, кому посчастливилось уцелеть. — Понятно, — ответил Дойчман. — Я… — начал он и тут же замолчал. Да и что было говорить? Шванеке дотащил его до позиций, чем обрек себя на гибель. Сколько же на его, Эрнста Дойчмана, совести человеческих жизней? Нет, он их, разумеется, не убивал — ни Таню, ни Юлию, ни Карла, но… |