Книга Штрафбат. Закарпатский гамбит, страница 52 – Юрий Гайдук

Андрей покосился на милицейского капитана, тем самым как бы предлагая ему принять на себя роль разводящего, однако Гладкий уже и сам догадался, что именно ждет от него народ, и, облапив бутыль широченной пятерней, разливал сливянку по узорчатым, еще довоенной работы лафитникам.

– Ну что, господа офицеры, – поднял свой лафитник Выкрист, – за удачу?

– За удачу! – эхом отозвался, видимо, вконец изголодавшийся Гладкий и опростал единым глотком весь лафитник, опрокинув его содержимое в рот.

Тяжело сглотнул, отчего на его шее дернулся выпирающий кадык, и громко зачавкал, перемалывая зубами шматок подкопченной колбасы.

Андрей отвернулся, невольно отметив, что точно так же пили и закусывали халявной колбасой и салом изголодавшиеся по жратве и спирту зэки. Но то было на зоне, а здесь…

То же самое отметил про себя и Выкрист, отчего на его лице появилась и тут же исчезла брезгливая гримаса. Он перевел взгляд на Боцмана и, уже как бы обращаясь лично к нему, чуть приподнял свой лафитник:

– Ну что, за удачу пьем?

– А куда же нам, молодым да фартовым, без нее деваться? – хмыкнул Андрей. – Как говорили когда-то в Одессе, до смерти – три пердинки, если фарт не идет.

Поставив пустой лафитник на стол, Андрей зажевал сливянку ломтиком подкопченной грудинки и, не обращая внимания на то, что Гладкий вновь вцепился лапой в бутыль, прищурился на Вербовщика.

– Слушай, Степан, а с какого бы это хера ты меня в «господа офицеры» произвел? Сам ведь, поди, знаешь, что рядовому штрафбата все одно, что спившемуся шкиперу до капитана дальнего плавания. А ты… господа офицеры да господа офицеры… Среди нас двоих только один офицер – заслуженный мусорило республики капитан Гладкий.

Он думал, что при этих его словах милицейский капитан вскинется от явно обозначенного оскорбления, однако тот только покосился на своего хозяина, ожидая с его стороны каких-то слов.

И Бокша не ошибся.

Выкрист хмыкнул, зажевал свою сливянку заранее очищенным яйцом, после чего поднял глаза на Андрея.

– Так это, Андрюха, в советской армии рядовому штрафбата никогда не видать офицерских погон. А я почему-то уже вижу тебя хоть и в цивильной одежде, но в звании не ниже лейтенанта.

Это уже был более чем прямой намек на вербовку, и на это нельзя было не отреагировать.

Он долго, очень долго смотрел на сидевшего по другую сторону стола Вербовщика, словно видел его впервые, наконец откашлялся, будто у него запершило в горле, и с легкой хрипотцой в голосе произнес:

– Надеюсь, это не треп?

Вербовщик, так же внимательно изучавший все это время глаза и лицо Боцмана, как бы поморщился брезгливо от этих слов.

– Треп, Андрей, это в советской армии, а я только по делу говорю. И не скрою, что хотел бы тебя рекомендовать для дальнейшей работы и учебы, естественно, по линии разведки.

– Немецкой разведки? – чисто интуитивно уточнил Бокша.

– Зачем же немецкой? – вновь поморщился Вербовщик. – С немцами уже давно все кончено, хотя, возможно, и они вскоре попытаются поднять из пепелища свой абвер.

– Так кто же тогда? – сыграл под дурачка Андрей. – Союзнички? Англия? Франция?

– Что ж, – пожал плечами Вербовщик, – возможно, что и Франция, тем более Англия, но я бы хотел напомнить тебе и о другой стране…

И замолчал, выжидательно уставившись на Боцмана.

– Америка?

– Да!

Над столом зависло какое-то странное молчание, которое нарушил невнятньй вопрос Боцмана:

– И ты, значит?..

И вновь последовало короткое, но емкое «Да!».

Андрей какое-то время молчал, как бы пытаясь осмыслить сказанное Выкристом, наконец произнес негромко:

– Но ты же знаешь, что я не один. Со мной братва. И нам всем надо делать ноги.

– А кто тебе сказал, что я только о тебе, родимом, пекусь? – хотя лично мне ты более всех остальных симпатичен, – хмыкнул Выкрист, подхватывая пальцами свой лафитник. – Если твоя братва примет мои условия и покажет себя в деле, то могу поручиться за то, что им всем обеспечено место в разведшколе.

– М-да, – пожевал губами Андерей, – это, пожалуй, был бы выход. Как любит говаривать Крест – лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма.

– И еще, – подал голос Гладкий. – На безрыбье и раком встанешь.

– То есть ты хочешь сказать, что лучше уснуть фраером, а проснуться вором, чем наоборот? – хмыкнул Андрей.

– Угадал.

– В таком случае за господ офицеров, – поднял свой лафитник Выкрист, – и перейдем к делу.

Пожалуй, впервые с того момента, как Андрей перешагнул порог этого дома, в голосе Вербовщика не было ни прежней напряженности, ни зажатости. И это было признаком того, что шатен, назвавшийся Степаном Выкристом, готов раскрыть перед ним свои карты.

Судя по всему, операция приближалась к концу, однако то, что он услышал десять минут спустя…

* * *

Заканчивались вторые сутки, как в Мукачево прибыл Вербовщик, однако за эти двое суток от Боцмана не поступило ни одного донесения, тогда как и начальник Главного управления контрразведки «Смерш» Абакумов, и начальник отдела контрразведки «Смерш» НКВД СССР Смирнов требовали чуть ли не поминутной отчетности. Судя по нервозности, все эти рапорты, донесения и отчеты должны были ложиться на стол главнокомандующего, но именно ему, то есть товарищу Сталину, и Абакумову, и Смирнову нечем было рапортовать. А это уже…

Самым страшным во всем этом было возрастание объема вакуума информации по тем шагам и действиям, которые, по всей вероятности, предпринимает на мукачевской земле Вербовщик, и начальник войск по охране тыла фронта генерал-майор Карпухин мог догадываться, чем все это грозит лично ему, Абакумову и Смирнову, если вдруг полоса «мертвого штиля» протянется еще на сутки. И это не говоря уже о самом худшем, чем могла завершиться операция «Закарпатский гамбит».

Оставшиеся без погон, разжалованные генералы тоже вроде бы живут, но это случается довольно редко. Чаще стреляются сами, но бывает, что и их пускают в распыл.

О подобной концовке не хотелось даже думать, и Карпухин рад бы не думать, однако ничего толкового в голову не приходило, и он уже точно знал, что пока не получит полной информации по группе Боцмана, по «Михаю», но главное – по Вербовщику, ему не уснуть.

И в то же время он четко понимал, что мукачевский резидент предпринял все от него зависящее, чтобы оградиться от постороннего взгляда. И если вдруг он сам или его люди зафиксируют в городе неизвестных ему топтунов [107] , он пойдет буквально на все, чтобы обрезать все концы, ведущие к американскому эмиссару. А это уже полный провал всей операции.

И в то же время это не могло продолжаться вечно, надо было на что-то решаться.