Книга Большая игра СМЕРШа, страница 55 – Дмитрий Тарасов

— Я жду, Сергей Николаевич, вопрос, мне думается, понятен, да и времени прошло не много, забыть вы ничего не могли.

— Да, конечно… Но рассказывать-то собственно нечего, — начал он, потупившись. — Расставшись с Лобовым, я на попутной машине доехал до Середникова в Шатурском районе, а потом не торопясь, следуя строго на юг, добрался до Рязановской и пробрался в родные места. Ночь с шестнадцатого на семнадцатое провел в лесу. В расположении родной деревни оказался только к вечеру семнадцатого. Не доходя до нее полутора километров, снова заночевал в стоге сена. Весь день восемнадцатого наблюдал издали за деревней в надежде увидеть мать, так как наш дом стоял несколько на отшибе на краю крутого обрыва и хорошо просматривался. Но из моих попыток ничего не вышло, и ночь с восемнадцатого на девятнадцатое я опять провел в стоге сена. Девятнадцатого, понаблюдав еще немного за деревней, увидел мать, страстно хотелось зайти, но боясь ее растревожить, решил вернуться обратно к месту приземления, чтобы забрать рацию и идти в Егорьевск в райотдел НКВД. Ночь с девятнадцатого на двадцатое провел в лесу, недалеко от Шарапово. Потом встретился с Вами, вот и все.

Закончив рассказ, Костин несмело посмотрел на меня и тут же отвел глаза в сторону, он был явно возбужден, краснел, часто облизывал губы.

Усомнившись в правдивости ответа, я выждал две — три минуты, пристально смотря на него, а затем спросил:

— Значит, Вы утверждаете, что все так и было и, следовательно, можно это записать в протокол?

Костин промолчал.

— Что молчите? Если допустили ошибку, лучше признавайтесь сейчас. Повторяю: то, что будет записано пером, не вырубишь топором. Потом будет уже сложнее, ибо «единожды солгавший, кто тебе поверит!» Надеюсь, слышали это изречение?

Костин продолжал молчать, опустив свою курчавую голову, тяжело вздыхая и продолжая облизывать губы.

— Ну, хорошо, будем протоколировать, — заметил я, беря ручку и бланк протокола.

— Не надо, гражданин следователь, — чуть слышно вымолвил Костин.

Он поднял голову, в глазах у него стояли слезы, лицо было красное, потное.

— Извините, пожалуйста, я сказал неправду. Забудьте это.

Я дал ему воды, разрешил закурить, просил успокоиться. А когда почувствовал, что можно продолжать допрос спросил:

— Ну, рассказывайте, как было в действительности?

— Вначале все правильно. А дальше было так. Семнадцатого числа я действительно дошел до своей деревни, отдохнул в стоге сена, дождался темноты и, соблюдая меры предосторожности, пробрался к своему дому. Было тихо, где-то залаяла собака. Я поднялся на крыльцо и постучал. Через несколько минут услышал голос матери: «Кто там?» На мой ответ, мать быстро открыла дверь и увлекла меня в дом.

Сказав это, Костин зашмыгал носом, снова прослезился и, смущаясь своей растроганности, сказал:

— Извините, пожалуйста. Я сейчас.

Выпив глоток воды, немного успокоившись, он продолжал:

— В доме матери я находился с вечера семнадцатого до утра девятнадцатого мая. Никуда не выходил и ни с кем не встречался. Рано утром девятнадцатого ушел с намерением сдаться органам НКВД. Ночь с девятнадцатого на двадцатое провел в лесу недалеко от Шарапово, а двадцатого уже был задержан Вами, В пути туда и обратно ни с кем не встречался.

— Чем был вызван Ваш заход в деревню?

— Единственной целью моего захода в деревню было желание увидеть мать. Я боялся, что после явки в НКВД сделать это будет уже невозможно. Немцы внушали нам, что тех, кого захватят органы НКВД или кто сдастся им добровольно непременно ждет смертная казнь.

— Вы рассказали матери, что являетесь агентом немецкой разведки и прибыли сюда для выполнения се задания?

— Да, рассказал. Вначале я хотел скрыть это, что было легко сделать, так как немцы мне изготовили документы на мое настоящее имя. По ним я значусь лейтенантом Красной Армии, прибывшим в отпуск сроком на две недели или в командировку от воинской части, нужно было только заполнить соответствующий бланк — отпускное удостоверение или командировочное предписание. Мать очень обрадовалась моему появлению и хотела пригласить знакомых, тем более что меня считали без вести пропавшим, о чем имелось официальное уведомление. Опасность огласки стала неминуемой. Поэтому во избежание ее я вынужден был изменить свое решение и рассказать матери правду.

— Как отнеслась мать к Вашему признанию? Костин снова расстроился, долго не мог успокоиться, а потом сказал:

— Лучше не вспоминать. Это была жуткая сцена. Я думал, что мать не выдержит, умрет у меня на руках. Она была в таком отчаянии, что мне стало страшно, Я долго не мог ее успокоить и только тогда, когда сказал, что намерен сам явиться в органы НКВД, постепенно стала приходить в себя. А когда приступ отчаяния миновал, стала уговаривать меня, чтобы я взял ее с собой в Егорьевск для явки в НКВД. Мне с большим трудом удалось убедить ее в ненужности этого шага, и то лишь после того, как я поклялся выполнить обещание о добровольной явке в райотдел НКВД перед памятью отца, поцеловав его фото.

В этот момент позвонил Барников, просил зайти с протоколом допроса. Сообщив, что у меня в кабинете подследственный, договорились встретиться через 15–20 минут.

В ожидании вахтеров, вызванных мною сразу после звонка Барникова, я задал Костину вопрос о причинах, побудивших его скрыть от следствия его встречу с матерью.

— Немцы нам внушали, — ответил Костин, — что органы НКВД при захвате агента привлекают к ответственности не только его самого, но и всех тех, кому было известно о принадлежности его к разведке. Поэтому я опасался, что могут быть неприятности матери и, чтобы не допустить этого, решил утаить факт ее встречи со мной.

— Матери Вы давали какие-либо поручения, просили ее о чем-нибудь?

— Нет, я рассказал Вам все как было, ничего не скрывая. Мне очень стыдно, что я допустил неискренность, но сделал я это не из злого умысла, а только из желания не причинить вреда матери.

На этом я прекратил допрос, пожелал Костину хорошо отдохнуть. Уходя, он сказал:

— Спасибо, что помогли мне. С меня свалилась точно гора. Тяжесть была невероятной. Она теснила мне грудь и сжимала сердце.

Перед уходом к Барникову я позвонил в областное управление Смирнову: — Сережа, привет. К тебе большая просьба. Завтра кровь с носу, а чтобы мать Костина была здесь. Позвони в Егорьевск, узнай, что они копаются.

Барников был один. Предложив мне сесть, сказал:

— Вот Ваши постановления, они утверждены руководством и санкционированы прокурором. Передайте в спецотдел для оформления процедуры ареста.

Прочитав мои протоколы допросов Костина, Барников заметил:

— Выходит, абверкоманда-103 не перестроилась, действует теми же методами. Что ж, это хорошо. Нам легче. Хотя от этой лисы полковника Герлица (начальник абверкоманды. Прим. авт.) можно ожидать любой пакости. Надо глядеть в оба. Ну, а как ведет себя Костин. Какое впечатление?