Книга Донос мертвеца, страница 66 – Александр Прозоров

— Я разгоню…

— Постоянно гонять собираешься?

— Детей увезут, успокоятся. Это так всегда. Недельку, али месяц похнычат…

— Ско-олько?! — зарычал дерптский епископ, отвернулся и решительным шагом направился к воротам, отодвинул засов, толкнул калитку.

— Господин! Кинутся! — попытался остановить его привратник, но хозяин замка уже вышел наружу:

— Эй, рабы! Слышите меня?

Стоящие на коленях у угловой башни люди повернули головы к нему.

— Недоимки прощаю. Все пошли вон отсюда.

Он вернулся назад еще до того, как сервы успели понять, что произошло, а потому радостные крики слышал лишь сквозь глухую стену.

— Как же так? — слегка подпрыгивая, потрусил рядом начетник. — Недоимки… двести десять монет…

— Я епископ, — остановился хозяин замка. — Я служитель Божий, и я ему молюсь. Не желаю, чтобы меня хоть кто-нибудь отвлекал!

— Но ведь казна епископская… На нужды Божии…

— Богу золото ни к чему, — холодно отрезал епископ. — Ему нужна вера. А я не хочу, чтобы в ближайшие полгода хоть кто-нибудь скулил у меня под окнами, кидался мне в ноги, когда я гуляю, плакал по ночам, пытался зарезать в обиде за проданных детей, и вообще… И вообще, если хоть кто-нибудь опять придет жаловаться, начетник, ты станешь каждый день обедать только в кресле святого Иллариона!

— Да, господин епископ, — заметно струхнул слуга. — Больше никто не придет.

Но жалобщики приходили. Дважды к ним выбегал начетник, опасливо косясь на окна башенки со спальней епископа, а один раз, после разговора, он сам явился к дерптскому епископу и не без злорадства сообщил, что Кодаверский монастырь наложил на сервов новый налог на кормление раненых. Властителю западного берега Чудского озера пришлось самолично садиться в седло и мчаться в Кодавер, умерять аппетиты монахов. Переодетая служкой Инга ездила вместе с ним и во время службы в монастырском храме пела на хорах. На прихожан этот молебен произвел незабываемое впечатление — но еще большее впечатление он произвел на самого священника, впервые услышавшего настоящий голос под настоящими сводами. После этого впервые за много лет дерптский епископ начал выезжать из замка и лично проводить торжественные службы в разных храмах: в Аадами, Торми, Паламузе, Камбии.

Когда воскресным вечером четвертого апреля после подобного богослужения кортеж правителя возвращался из Лохусуу, епископ с удивлением заметил, что на клене неподалеку от его замка развеваются на ветру какие-то тряпочки.

— Что это? — приостановил он своего коня.

— Это сервы, господин епископ, — пояснил гарцующий рядом Флор. — Они почему-то уверовали, что на вас сошла благодать. А поскольку вы не любите принимать благодарности, то каждый, кто хочет вознести за вас молитву, оставляет здесь тряпочный узелок.

— Вот как? — священник спрыгнул на липкий весенний снег, вошел под крону, огляделся, касаясь отдельных тряпочек руками. — Да их тут больше сотни… Странно… Оказывается, это тоже приятно.

* * *

Холодная спальня, несмотря на всю прелесть мягких перин, мало нравилась и самому епископу, и его личной певице, а потому они нередко оставались ночевать в малом зале, на раскиданных перед камином медвежьих шкурах. Здесь их и застал начетник, прибежавший с тревожным известием:

— Господин епископ, русский келарь приехал!

— Кто? — прикрыл священник девушку краем шкуры.

— Да отец Анисим, из Псково-Печерского монастыря. Дань для русского царя собирает.

— Почему в такую рань? — покосился в сторону светлеющих окон епископ.

— Так, чтобы отъехать не успели. Вы только ничего ему не давайте, господин епископ, — засуетился начетник. — У нас серебра всего пять бочонков, а золота и того меньше. Сервы платить хуже стали, страха не чувствуют. Совсем доходы упали.

— Ладно, не дам, — поднялся хозяин замка. — Зови его, раз приехал. Только не торопясь. Пусть со стола все вчерашнее уберут и свежее угощение поставят. Мне умыться принесут. И приберут тут все.

Русский келарь по объему превышал дерптского епископа никак не меньше, чем втрое. В двери малого зала он протиснулся бочком, затем сразу приосанился и двинулся вперед, сложив ладони, как на полочке, на животе.

— Дорогой отец Анисим! — широко раскрыв объятия, двинулся навстречу хозяин замка.

Гость от такой нежданной радости попятился и попытался даже епископа обойти, но вовремя спохватился и просто поторопился отвесить поклон, выставив вперед, как оружие, высокий клобук.

— Здравствуйте, господин епископ.

— Вы проходите к столу, отец Анисим, присаживайтесь. Покушайте с дороги. Какие дела привели вас в наши земли?

— Да дела все те же, — от приглашения присесть гость не отказался, с тяжелым стоном опустившись на стул и поправив края рясы. — По государеву уложению, должны вы на своих землях по одной немецкой марке с каждого человека в год платить в царскую казну, однако же этот год опять никакого серебра от вас не пришло. Обидно сие сильно, и думы нехорошие вызывает. Опять же, недоимки за вами числятся за пятьдесят три года, и никаких поползновений долг сей уменьшить я не вижу.

— Налить вам вина, отец Анисим? — хозяин сделал Инге, переодетой служкой, знак подойти, и она тотчас взялась за кувшин, наполняя бокалы собеседников.

Келарь спорить не стал, вина отпил, внимательно наблюдая за слугой, однако обратился к епископу:

— Посему должен вопрос я вам задать сурово: готовы ли вы долг весь выплатить в исправности? Али желаете гнев государев вызвать, каковой немалый разор в ваши земли может внести?

— Долг я готов выплатить с радостью, — почтительно кивнул епископ, — Однако же в сей момент казна епископская совершенно пуста, и я прошу вас, отец Анисим, дать мне отсрочку еще на один год.

— Крещен ли ты, сын мой? — неожиданно спросил священник Ингу.

Та испуганно шарахнулась, отрицательно закрутила головой.

— Неужели веры в тебе нет, коли от таинства святого отказываешься?

Певица растерялась, испуганно кидая взгляды то на одного священника, то на другого.

— Именем тебя каким кличут? — продолжал напирать гость.

— Простите, отец Анисим, — несколько повысил голос дерптский епископ. — Если мой служка мешает нашему разговору, я его немедленно отошлю.

— Ну что вы, господин епископ, ничуть. И хочу я сказать, что ни о какой отсрочке речи более идти не может, потому как стремления к честному ведению дела я не вижу.

— Что вы, что вы, отец Анисим, — ласково улыбнулся епископ. — Я искренне уважаю вас и государя московского, а потому, услышав месяц назад о его выздоровлении после тяжкого недуга, на радостях все недоимки сервам простил. Думаю, вы слышали про это, дорогой келарь? Храмов православных в моих землях много, на них это облегчение также не сказаться не могло.