Онлайн книга «Прощание в Дюнкерке»
|
Вот, должно быть, отчего заволновалась толпа — люди хотят спрятаться под крышей форта. У ворот началась драка. «Это нам на руку», — усмехнулся Фернандес, открывая заднюю дверцу. Дорн спрыгнул на тротуар первым: — Фернандес, дружище, — он протянул к нему руки. — Сантименты отставить, — зашептал Фернандес, — мы — провожающие. Слышите, Борис? — Лиханов все еще сидел в фургоне, не зная, как вести себя дальше. — Выходите, Борис… Нам нужно прорваться с толпой в форт. Мы провожающие, дальше попробуем попасть в эшелон. Там ополченцы, видите, без мундиров? Нам нужно к ним, а не к новобранцам, которых обмундировывают в первую очередь. Только спокойно, прошу вас, очень спокойно… Они пошли неторопливым шагом. Дорн невольно поднял воротник пиджака, чтобы капли дождя не затекали под рубашку. Ворота форта открылись — люди бросились друг к другу, каждый отыскивал своих. Слышались женские голоса, плач детей, выкрики: — Когда-нибудь надо было являться! — Рано или поздно, но надо покончить с Гитлером! — Итак, черт побери, скоро мы отправляемся! — слышалось сквозь гул. — Это хорошо, что скоро… — пробормотал Фернандес. — Что? — не понял Лиханов. — Что? — Ничего, Борис, — ответил ему Дорн. — Все в порядке. В воротах, пытаясь сдержать натиск, рослый, широкоплечий полицейский пропускал людей группами — у него это плохо получалось, пришлось уцепиться за край ворот, чтобы самому удержаться на ногах. Он выкрикивал призывы к порядку и спокойствию. Его никто не слушал и не слышал. Дорн на минуту потерял из виду и Лиханова, и Фернандеса, его понесло толпой. — Роберт! — услышал крик Фернандеса. — Держись, я здесь! — крепкая рука ухватила Дорна за рукав, затрещали швы пиджака, и они с Фернандесом — под напором тех, кто оказался сзади, — влетели в ворота форта. Увидели Лиханова. Он зацепился пуговицей куртки за сумку пожилой дамы, и теперь они никак не могли расцепиться. Мадам смеялась, Лиханов злился. Фернандес дернул лихановскую куртку, пуговица отскочила, женщина улыбнулась и благодарно глянула на Фернандеса, ее тут же унесла толпа. — Куда нам теперь? — спросил Дорн. — К эшелонам, пока не начались построение и поверка, скорее… Скорее! Они быстро протискивались сквозь толпу Внимания на них не обращали — толкались все, все куда-то рвались, лишь бы найти своих и сказать, может быть, последние слова, передать, может быть, последний привет… — Вам еще не выдали обмундирование? Почему в штатском? — строго окликнул их капрал, стоящий у эшелона. Дорн выступил вперед: — Извините, мсье, но мы уже сдали приписное свидетельство. Нам приказали идти сюда. — Хорошо, черт бы побрал эту неразбериху, получите форму… Если не здесь, то там. Проходите к пятому вагону, к пятому… — Мы покурим? — просяще крикнул капралу Фернандес, остановившись перед пятым вагоном. Тот согласно кивнул. — Наша задача, — быстро заговорил Фернандес, когда они остановились, — как угодно, но добраться до границы. Там мы выберемся и хоть пешком, но должны попасть в Брюссель. — Дальше что? — нетерпеливо спросил Дорн. — Зачем нам в Брюссель? Самое необходимое для меня сейчас оказаться либо в Лондоне, либо в Берлине. — Ты окажешься в Москве. — Меня отзывают? — у Дорна упало сердце. — В такое время? — Сейчас самое важное — оторваться от Коленчука и Доста. — Я… Я провален? — Балда! Вот-вот начнется война. Оставить тебя в лапах этих мясников в такое время? За кого ты нас принимаешь? Ты нам нужен живым. Лиханов смотрел непонимающе. Слова с трудом доходили до его сознания. И наконец появилась смутная догадка, все объясняющая, ставящая все на место: он среди своих, родных, русских людей, и Дорн тот русский человек, который, жертвуя судьбой и жизнью… Он схватился за сердце — так оно забилось. — Мы и делаем все, чтобы ты не провалился, — говорил Фернандес. — У меня бельгийские паспорта. Мы должны попасть на рейс Брюссель — Копенгаген — Рига, а они только по четным числам… — Значит, послезавтра, двадцать восьмого? — Или тридцатого, если замешкаемся в дороге. Нашим я телеграфирую из Брюсселя, в Риге нас встретят. А вы, Лиханов, осторожнее с вашим гимназическим французским, лучше больше помалкивайте, прошу вас. — По вагонам! — закричал капрал. Из вагона Дорн видел только руки, протянутые к окнам и дверям, над головами плыли корзины, свертки, мешки… — Франсуа, там табак и кофе, слышишь, табак и кофе! — громко кричала немолодая женщина. Старик посадил на плечи маленькую, плачущую от ужаса девочку: — Смотри, смотри, там твой отец, запомни его лицо, Мари… — Дедушка, мне холодно… — Амели, береги себя! — донеслось из открытого окна вагона. Где-то захрустело стекло, где-то хлопнула железная дверца, резкий гудок паровоза отбросил толпу в сторону. — Это пятый вагон? — спросил Фернандес у молодого мужчины с промасленным свертком. — Советую держать подальше от себя вашу пулярку, но и наши костюмы не украсят масляные пятна… — Благодарю, мсье, извините, — ответил мужчина, — не знаю, куда ее девать, увы… Да, пятый вагон, мсье, и, кстати, там еще есть места… Они устроились у самого тамбура. Нестерпимо несло из клозета, но выбирать не приходилось. — Где мой любимый лосьон «Цветы Луары»? — усмехнулся Фернандес. Лиханов присел на жесткую скамью, закрыл глаза и перекрестился. — Двумя пальцами, двумя, и слева направо, — прошипел Фернандес. — Если вам так важно именно сейчас поблагодарить пресвятую деву… Дорн улыбнулся. Вряд ли в этой сутолоке кто-то обратил внимание на Лиханова — все заняты собой. На противоположной скамье сидели два представительных господина, очень похожие друг на друга — очевидно, братья. Третий, совсем юноша, прижал лицо к оконному стеклу и жадно смотрел на уходящие назад парижские улицы. Тоннель окутал вагон мраком, потом на несколько минут опять появилось небо, снова тоннель — и остановка. Эшелон подошел к перрону Восточного вокзала. Дальше остановок не будет. Опять все бросились к дверям и окнам. Но капралы не открыли двери вагонов. На перроне — шеренга национальной гвардии, оркестр, исполняющий «Марсельезу», знамена. — Так Франция всегда провожала своих солдат, — восторженно прошептал юноша у окна. Лиханов опустил голову, чтобы не видеть его слез. Вспомнил себя в четырнадцатом году, вот такого же, полного патриотического порыва и желания отдать жизнь во имя защиты Родины. Стало жаль парня. — И долго мы будем стоять, Серж? — вдруг спросил один из братьев. |