Книга Жертвы Сталинграда, страница 34 – Отто Рюле

* * *

Мне удалось пробраться к дырочке, через которую я мог взглянуть на мир. Первое, что я увидел, было солнце на безоблачном небе. Яркое мартовское солнце. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась ослепительно-белая равнина. Лишь кое-где чернели пятна земли, мелькали стволы деревьев да бурые бревенчатые избы. Навстречу поезду бежали смешанные леса.

Поезд двигался медленно. Я глубоко вдыхал чистый холодный воздух, стараясь отогнать от себя назойливые мысли.

За моей спиной нарастали шум и возня. Просыпаясь, люди хотели потянуться, расправить затекшие плечи. На нарах заговорили, хотя большинство обитателей нашего вагона, казалось, находились в состоянии полного безразличия ко всему.

Поезд пошел еще тише и вскоре остановился.

— Мы на какой-то станции! — крикнул кто-то, прильнув к дырке вагона.

— Названия станции не видно.

Снаружи послышался скрежет металла, и дверь с шумом отодвинулась.

— Давай два человека!

Перед дверью стоял красноармеец с автоматом. Двоих из наших заранее назначил майор Бергдорф. Оба были из числа приближенных к нему лиц.

Вскоре посланные вернулись обратно, неся ведро сладкого чая и палатку сухарей — суточный паек на сорок четыре человека. Делить сухари было очень трудно, так как они были самой различной формы.

Офицеры, лежавшие на верхних нарах, садились, свернув ноги калачиком, а на освободившемся месте образовывался своеобразный стол, на котором продовольствие раскладывалось на одиннадцать кучек: одна кучка — на четыре человека. Кучки должны были быть одинаковыми. Но этого не получалось, и ругань неслась со всех сторон. А если кто протягивал руку, его били.

Голод может превратить человека в зверя. Голодные люди ведут себя очень странно. Так и некоторые из нас то по нескольку раз убирали, то доставали свои сухари и порой не ели их до тех пор, пока у соседей ничего не оставалось. Некоторые делили свою порцию на десять — двенадцать крохотных частей и потом жевали их в течение всего дня.

Я обычно делил свои сухари на две равные части. Одну половину съедал за завтраком, другую — за ужином, размачивая сухари в чае. Процесс еды мы старались растянуть как можно дольше. В это время я обычно беседовал с Мельцером.

— Хорошо спали сегодня?

— Благодарю, так же плохо, как и вы, — слышал я в ответ.

— Эх, сейчас бы зайти в деревенскую пивную. Хорошенько бы выпить и закусить.

— Неплохо бы! Я охотно бы составил вам компанию. А потом завернули бы ко мне домой. Вот там-то вы попробовали бы настоящего неккарского винца. Другого такого нет на свете. У моего тестя двадцать гектаров виноградников, да еще каких!

— Винца я охотно бы выпил, — говорил я. — В этом я знаю кое-какой толк. Но вообще я предпочитаю кезебергское. А еще лучше съесть хороший кусок мяса.

— О, я позаботился бы об этом. Каждый год мы колем по три свиньи.

Подобные разговоры помогали нам, не торопясь, с аппетитом есть наши сухари. Однако, как бы там ни было, сухари кончались и оставалось только ждать следующего утра.

Поезд между тем продолжал свой путь. И в голову снова лезли воспоминания.

…Осенью 1925 года я выдержал государственные экзамены и был доволен своими успехами. Со всех сторон меня поздравляли.

А в понедельник я уже был рекрутом роты пехотных орудий. За два года военной службы мне нанесли не одно оскорбление. Особенно отличался наш ротный фельдфебель, которого с введением всеобщей воинской повинности не демобилизовали из армии.

Солдат из квалифицированных рабочих или из интеллигенции он заставлял перед строем целой роты вслух повторять: «Я свинья!» Иногда по пять — десять раз подряд.

Бессмысленная муштра убивала душу. Я искал какой-нибудь выход из этой никчемности. И наконец нашел. Я стал жить двойной жизнью. Пусть моими руками и ногами распоряжается этот солдафон, но зато моя душа принадлежала только мне одному. Никто не мог мне запретить думать. Я жил в узком мирке собственных мыслей.

17 сентября 1938 года мы справили свадьбу. Пришли много гостей. Несмотря на всю торжественность, этот праздник все же был омрачен. В этот день газета «Фелькишер беобахтер» вышла с крупным заголовком «Война или мир?». Вскоре немцы объявили всеобщую мобилизацию и предъявили чехам ультиматум. Гитлер выступил во Дворце спорта с речью, заявив, что его терпению пришел конец. Слушая речь фюрера по радио, мы с женой тревожились только об одном — что война заставит нас расстаться.

Из радиоприемника неслись крики «Хайль!».

Зарубежных радиостанций мы не слушали. Читали только нацистские газеты. Нам хотелось мира. Мы с облегчением вздохнули, когда судетский кризис был решен мирным путем.

Не прошло и полугода, как Чехословакия снова стала центральной темой печати и радио всей Германии. Снова стали раздаваться речи об опасности со стороны восточных соседей. И снова фюрер разрешил кризис мирным путем. Возникли самостоятельное Словацкое государство и протекторат Чехии и Моравии.

Возникли без войны!

Все это было пять лет назад, а сейчас я ехал в телячьем вагоне навстречу своему неизвестному будущему.

Австрия, Судетская область, Чехия, Моравия… Гитлеру везло. Может, и в самом деле Гитлер — гениальный государственный деятель, который твердой рукой ведет германский корабль сквозь бури и рифы? А разве к нему не применима пословица: «Посеешь ветер, пожнешь бурю»? Битва на Волге была бурей! Именно здесь Красная Армия разбила миф о «счастье Гитлера».

— Скажите, Мельцер, вы участвовали в походе на Прагу весной 1939 года? Как тогда пражане встретили солдат вермахта?

— Чехи встретили нас молча, но лица у них были злые. Они, конечно, ненавидели нас. Но что можно было сделать? Ведь мы были сильнее. К тому же мы не расплачивались за это кровью.

— То, что мы были тогда сильнее, это и не удивительно: семьдесят миллионов немцев против восьми миллионов чехов! Но разве мы имели право так поступать тогда?

— Чего вы только не наговорите! Из-за одной неудачи под Сталинградом не следует ставить под сомнение всю политику Гитлера. Бросьте умничать! От этого вам не станет легче.

— Я думаю, что пора критически посмотреть на пройденный нами путь. Я лично должен кое в чем разобраться.

Старший лейтенант ничего не возразил мне.

Для меня мир был разрушен. «Неужели, — думал я, — настанет такая жизнь, ради которой стоит жить? И сможем ли мы хоть что-нибудь сделать полезного ради этой жизни? А что именно должны мы сделать? Гибель 6-й армии — это еще не конец всего. Нужно найти какой-то выход из сложившегося положения. И пусть Сталинград будет уроком!..»

Я испуганно вздрогнул. Что случилось? Меня позвал Мельцер?

В вагоне кто-то дико закричал, потом раздался еще крик. Слева от меня, метрах в трех. Наверное, опять кто-то случайно наступил на кого-то. А этого сейчас вполне было достаточно для скандала.