Книга Колеса ужаса, страница 21 – Свен Хассель

— Двадцать, — ответил Кальб. — Отсидел три за «социальную позицию», то есть за политическую неблагонадежность и противозаконную службу в иностранной армии. Последнее место отсидки — концлагерь Фаген под Бременом.

Малыш подошел к стойке, бросил марку и потребовал:

— Кружку светлого дортмундера [38] .

Он остался у стойки и залпом опорожнил кружку. Потом подошел к Легионеру и протянул ему руку со словами:

— Извини, кореш, я во всем виноват.

Легионер пожал ее.

— Что ж, ладно. Забудем.

Едва он договорил, Малыш резко дернул его к себе и неожиданно ударил коленом в лицо. Потом сокрушительно заколотил по шее. Легионер едва не терял сознания. Малыш пинком разбил ему нос, распрямился, потер руки и оглядел толпу в переполненной столовой.

Плутон отпил пива и спокойно сказал:

— Во Втором полку Иностранного легиона этого трюка не знали, но смотри, Малыш, когда-нибудь ты отправишься на Восточный фронт. Я знаю три тысячи человек, которые захотят всадить разрывную пулю тебе в рожу.

— Можешь попытаться! — прорычал Малыш. — Но я вернусь из ада, чтобы убить его.

И под нашу громкую брань вышел из столовой.

— Этого типа ждет насильственная смерть, — заметил Старик. — И оплакивать его никто не станет.

Неделю спустя мы стояли с Легионером, лишившемся от пинка Малыша части носа, глядя, как заклепывают большой металлический барабан. Один конец барабана упирался в стену. Мимо проходил Малыш, и Легионер бесцеремонно окликнул его:

— Ты, сильный, иди, подержи изнутри заклепки, они все время выскакивают. У нас не хватает сил удержать их.

Малыш, как все драчуны, был глупым и хвастливым. Он гордо выпятил грудь и, залезая в барабан, насмешливо бросил:

— Слабаки! Я покажу вам, как надо клепать.

Едва он скрылся внутри, мы придвинули к отверстию тележку с цементом. Подсунули клинья под колеса, чтобы ее нельзя было сдвинуть. Малыш оказался запертым, как крыса в крысоловке.

Началось столпотворение. Больше десяти пневматических молотков и больших киянок создавали адский концерт.

Легионер прижал паровой шланг к заклепочному отверстию и пустил обжигающий, шипящий пар. Любого, кроме Малыша, это убило бы.

Малыш провел три недели в госпитале и когда вышел, забинтованный с головы до ног, сразу же пустился в неистовые драки.

Однажды Кальб истолок стекло и насыпал в суп Малышу. Мы с ликованием ждали, когда у него начнут разрезаться внутренности, но он, казалось, лишь стал более жизнерадостным.

Некоторое время спустя Порта спас жизнь Легионеру, когда увидел, что Малыш налил какой-то отравы ему в пиво. Не сказав ни слова, выбил кружку у него из руки. Короче говоря, невысокий Легионер был принят в нашу среду.

Началось это случайно, со столь скучного эпизода, как кофе с пирожными, — а окончилось воздушным налетом и приказом на марш.

Война есть война, нравы падают, любовь кратка и ненадежна.

Осудите это, если посмеете! Лишь никогда не знавшие любви старики и старухи не могут понять тех, кто ищет ее, находит и предается ей.

Высокие женские каблуки твердо постукивали по мокрому тротуару.

В тусклом свете синей светомаскировочной лампочки, качавшейся на ржавом кронштейне в стене, у которой я прятался, я был уверен, что это она: Ильзе, моя девушка.

Я оставался в тени, чтобы она не увидела меня. Мне нравилось смотреть, оставаясь невидимым. Ильзе постояла, прошлась взад-вперед, снова остановилась и посмотрела в конец улицы, ведшей к тополиной аллее. Взглянула на часики и поправила зеленый шарф.

Шедший мимо пехотинец замедлил шаг, остановился и предложил:

— Пошли со мной. Деньги у меня есть.

Ильзе отвернулась и пошла прочь от изголодавшегося по любви солдата. Тот издал короткий смешок и пошел своей дорогой.

Ильзе вернулась к свету. Я принялся напевать:

Unsere beiden Schatten sahen wir einer aus,

Dass wir so lieb und hatten, dass sah man gleich daraus,

Und alle Leute sollen es sehen, wenn wir bei der

Lanterne stehen… [39]

Ильзе обернулась, вгляделась в темноту, и я медленно вышел. Увидев меня, она хотела возмутиться, но вместо этого звонко рассмеялась.

Мы повернулись и пошли под руку, вопреки уставу, через развалины. Война и ожидание оказались забыты. Мы были вместе.

— Куда, Ильзе?

— Не знаю, Свен. Где можно укрыться от солдат и запаха пива?

— Пошли к тебе. Я хочу увидеть твой дом. Мы знаем друг друга пять недель — и провели их все в пивных, пропахших жиром кофейнях и в грязных развалинах.

Через несколько шагов она ответила:

— Да, пошли ко мне, только тихо-тихо. Никто не должен слышать тебя.

Транспортом нам послужил громыхающий, трясучий трамвай. Нашими попутчиками были грустные, мрачные люди. Мы сошли на окраине. Я поцеловал Ильзе и пощадил ее нежные щеки.

Она сжала мою руку и негромко засмеялась. Мы шли медленно. Здесь не было развалин; только частные дома с верандами, где жили богачи. Бросать сюда бомбы не имело смысла; погибло бы мало людей.

Завыли сирены воздушной тревоги. Мы пропускали их мимо ушей.

— Свен, есть у тебя ночной пропуск?

— Да, до восьми утра. Его мне организовал Плутон. Старик получил отпуск на три дня и уехал в Берлин.

— Уехать на фронт должны все?

— Да.

Ильзе остановилась и сжала мою руку. Лицо ее побледнело. Глаза влажно блестели в свете маскировочного фонаря.

— Свен, Свен, значит, и ты уезжаешь?

Я не ответил и молча повел ее дальше. Вскоре она прошептала, словно прочла в моем молчании неопровержимые факты:

— Свен, тогда все будет кончено. Ты уезжаешь. Даже если муж когда-нибудь вернется, ты дал мне то, чего он не мог. Свен, я не могу жить без тебя. Обещай, что вернешься?

— Как я могу обещать, если сам себе не хозяин? Это решают русские и другие. Меня не спрашивают. Я люблю тебя. Это началось как приключение. То, что ты замужем, только добавляло привлекательности. Но это переросло в большее. Может быть, и хорошо, что приказ на марш разлучит нас.