Книга Колеса ужаса, страница 40 – Свен Хассель

— Да заткнись ты, шут, — пробормотал Плутон. — Я честный, учтивый вор из Гамбурга, это ничем не хуже, чем быть красным из Берлина. Но я только хочу знать…

— Ты слышал! — выкрикнул Малыш. — Я тоже благовоспитанный, вежливый вор, который будет крайне необходим, когда война окончится.

Плутон приподнялся на соломенном матраце, пахнувшем плесенью и сыростью, поводил угольно-черными пальцами ноги вверх-вниз перед носом Порты.

— Видишь ли, Порта, ты не понимаешь, что такое общинный дух. Но я слегка просвещу тебя, рыжий ты бык. Когда эта тридцатилетняя война [51] окончится приятным образом и все тюрьмы, к удовольствию генералов, будут разрушены, общину придется восстанавливать. Это означает, что старую свору, которая сейчас сидит в кабинетах, кусая ногти, выгонят к чертовой матери и заменят новой, совершенно такой же, как сейчас. Новые усядутся на больших диванах, заменят обои в кабинетах по своему вкусу и примут несколько новых законов. Новые законы — сплошная чушь. Они будут состоять из прежних статей и оставаться теми же. Находясь в рамках законов, новые законодатели будут воровать у тех, кто настолько глуп, что позволит этому случиться. Поэтому им потребуется помощь умных ребят вроде нас с Малышом, а красные собаки вроде тебя будут занимать очень скромное положение.

— Заткни пасть, здоровенный болван, — крикнул Порта и запустил в Плутона снарядной гильзой, но тот успел уклониться.

Малыш наивно спросил:

— Порта, правда, что ты совершил несколько преступлений?

— Нет, клянусь Богом, не совершал.

— Совершал-совершал, — засмеялся Плутон. — Ты крал из товаров, которые приносил из магазинов, когда служил мальчиком на побегушках на Борнхольмерштрассе!

— Отверни свое пропахшее водкой рыло, — пригрозил Порта, — а то сюда придет детское общество и выпроводит тебя! Чем это здесь так несет?

Штеге покатывался со смеху, глядя на великолепное представление Порты. Тот сидел с моноклем в глазнице, в цилиндре и принюхивался.

Порта схватил за шиворот своего кота, ткнул носом в блюдце с водкой и угрожающе приказал:

— Лакай, рыжий котяра!

Плутон поводил черными пальцами ноги чуть поближе к его лицу и нежно прошептал:

— Опусти свою нюхалку чуть поближе к земле — и вскоре обнаружишь источник этого чудесного аромата!

Порта опустил взгляд и увидел его ступню.

— Позор, мерзкий ты тип! Когда-нибудь вымоешь ноги? Они до сих пор в кавказской грязи и в дерьме старой яловой козы в придачу.

Малыш подался вперед, чтобы получше рассмотреть ступни Плутона.

— Грязноватые. Идти в таком виде к шлюхе нельзя.

— Велика важность. Может, я не буду снимать сапог, как и ты, — ответил Плутон.

Старик глубоко затянулся трубкой.

— Так-так, дети… Вы постоянно ведете речь о конце войны, и кто может винить вас за это? Держу пари, сейчас весь мир не говорит ни о чем другом. Дети говорят, что у них будет новая одежда. Там, где удары войны не ощущаются, люди говорят: «Когда война кончится, мы осмотрим все места, где бушевали битвы и совершались воздушные налеты!» Другие говорят: «Когда война кончится, отменят продовольственные карточки!» А фронтовик лишь говорит: «Когда война кончится, мы вернемся домой, отъедимся и отоспимся!»

— Да, и устроим революцию, — сказал с усмешкой Порта и чуть сдвинул на лоб цилиндр.

— Да, черт возьми, и первым делом пойдем по шлюхам, — радостно выпалил Малыш.

— Мало тебе было в прошлый раз? — спросил Легионер.

— Мало? Зачем спрашивать? Малышу всегда мало. Будь у меня двадцать гаремов, я бы никому там не давал бездельничать!

— Что ж, если считаешь себя таким неуемным, я дам тебе пожизненный билет во все марокканские бордели, которые собираюсь открыть после войны.

Порта вставил в глазницу монокль и подался к Легионеру.

— Скажи, Гроза Пустыни, марокканские красотки вправду так уж хороши?

Не успел Легионер ответить, как вмешался Старик.

— Порта, помолчал бы немного!

Порта приложил к губам палец.

— Не перебивай, дорогой друг. Ну, Гроза Пустыни, заслуживают внимания эти марокканские пташки?

Легионер негромко засмеялся.

— Да, когда они вертят задом, можно совсем потерять рассудок.

— Приятно слышать, — сказал Порта. — Раздобудь мне расписание всех марокканских поездов.

Малыш громко захохотал.

— И мне. Ради этих марокканских шлюх я завербуюсь на семь лет в Иностранный легион.

— Да замолчите же вы! — твердо потребовал Старик.

— Это приказ? — спросил Порта. — Ты же унтер, почему бы не сказать на военный манер: «Я приказываю обер-ефрейтору Йозефу Порте заткнуться!»

— Тогда, черт возьми, это приказ! Заткнись!

— Не наглей, унтер паршивый. Будь добр, соблюдай устав и обращайся ко мне в третьем лице.

— Хорошо. Я, унтер-офицер Вилли Байер из Двадцать седьмого (штрафного) танкового полка, приказываю обер-ефрейтору Йозефу Порте заткнуться!

— А я, милостью Божией обер-ефрейтор нацистской армии Йозеф Порта, побивший мировой рекорд в беге с препятствиями, совершенно глух к приказаниям герра унтер-офицера. Аминь.

— Старик, что ты хотел нам сказать? — спросил Штеге.

— Кое-что по поводу нашего вечного трепа насчет конца войны. Во-первых, война кончится еще не скоро. Во-вторых, я очень сомневаюсь, что кто-то из нас доживет до ее конца. Может, попробуем жить, не говоря все время о будущем? В нем нас ждут одни тяготы. Нужно научиться понимать, что важно только настоящее и что у нас есть только полное одиночество, в котором важные — и не очень — вещи не имеют ценности. Мы клянем нацистов и коммунистов; снег, мороз, бураны; лето с невыносимыми пылью, жарой и комарьем. Проклинаем грязь весной и осенью; выходим из себя, когда приходит Рождество, потому что находимся здесь. Браним «кукурузники», когда они сбрасывают на нас бомбы. Сколько проклятий и брани мы выкрикивали русским? Дети, дети, мы на войне, и с этим нужно примириться. Не думаю, что кто-то из нас вернется домой. Когда началась война, Двадцать седьмой полк был никому не известен. Когда кончится война, от него и следа не останется. Подумайте только о том, скольких мы потеряли. Под Сталинградом в ад отправилось пять тысяч. На Кубанском плацдарме — три с половиной тысячи. Под Керчью — две восемьсот. Здесь, под Черкассами, мы потеряли уже по меньшей мере две с половиной. В сорок первом на Средиземном море погибло четыре тысячи. Прибавьте сюда все небольшие стычки, в которых мы участвуем. Сколько всего погибло? Вы всерьез думаете, что мы избежим смерти? Поэтому нам нужно жить, все время, каждую минуту. Участие в этой гнусной войне, чтобы покончить со всеми гнусными войнами, — тоже жизнь. Быть признанным годным после пребывания в госпитале — тоже жизнь. Лежать на груде соломы, набив живот краденой едой, — тоже жизнь. Да, даже чистка оружия — тоже приятная жизнь. Нужно покончить с вялостью и безразличием. В природе все обладает красотой, и, поскольку мы — природные существа, нужно постоянно выискивать в ней прекрасное, иначе лишимся рассудка.