Книга Русский штрафник Вермахта, страница 43 – Генрих Эрлих

— Что там? — спросил один из врачей, не поворачивая головы.

— То же самое, — ответил санитар.

— Что сегодня за напасть! — сказал второй врач. — Были бы хотя бы ступни!

— Это вы, Ганс? — проговорил между тем первый. — Подойдите, подержите.

Санитар подошел, взялся за ногу солдата. Вновь тонко завизжала пила. Потом санитар отошел от стола, неся в руках, как полено, отрезанную выше колена ногу.

— Вот черт! — сказал Красавчик.

— Освободите корыто, Ганс, — распорядился первый врач, — а то уже все вываливается.

— Есть! — ответил санитар и повернулся к Красавчику с Кнауфом: — Эй, вы, помогите отнести, тут недалеко.

— Сам неси, — ответил Кнауф, санитар ему был не указ, — я останусь с нашим раненым товарищем.

— Тогда ты, — санитар ткнул пальцем в подошедшего Юргена.

Это было обычное корыто из оцинкованной жести, в таком хозяйки стирают белье. Оно было доверху наполнено ампутированными руками и ногами. «И когда только успели?» — отстраненно подумал Юрген. Он уже перешел порог чувствительности, для одного дня чувств и эмоций было более чем достаточно.

— Все, коллега, — донесся голос одного из врачей, — двадцать минут. Быстрее работают только на конвейерах «БМВ».

Юрген с Красавчиком подняли корыто и пошли за санитаром. Тот закурил на ходу сигарету, прижав локтем к телу отрезанную ногу. По дороге они встретили Вайнхольда, поникшего и обессиленного, он едва волочил ноги. Вайнхольд скользнул взглядом по корыту, вздрогнул и, пошатываясь и переламываясь пополам, сделал несколько шагов в сторону, уперся руками в дерево, низко опустив голову. Его рвало.

— Ему сегодня крепко досталось, — извиняющимся голосом сказал Красавчик.

— Гомики вообще слишком чувствительны, — сказал санитар, — не понимаю, зачем их берут в армию.

— Мы тоже не понимаем, — сказал Красавчик.

— Многого не понимаем, — подтвердил Юрген.

Они с Красавчиком друг друга поняли. Вайнхольд с Кинцелем были хорошими товарищами, но речь была не о них.

Они подошли к какой-то яме. В ней лежали окровавленные бинты, какие-то серые лохмотья, бывшие сегодняшним утром военной формой, распоротый сапог, аптекарские пузырьки.

— Вываливайте, — сказал санитар и первым бросил принесенную ногу, — братская могила, — сказал он на обратном пути, — если дело так дальше пойдет, то у нас и такой может не оказаться.

— Если бы ты сказал: у вас, я бы дал тебе в морду, — сказал Красавчик.

— Под одним богом ходим, — ответил санитар. — У тебя что с плечом?

— Царапина.

— Умирают и от царапины. Пошли к фельдшеру, я проведу вне очереди.

— Да идет он!.. Не хочу. Царапина. Первый раз, что ли.

— Я твоего желания не спрашиваю. Идем!

— Иди, — сказал Юрген, — дело говорит.

— А как же корыто? — спросил Красавчик.

— Я отнесу.

Красавчик вернулся минут через пятнадцать со свежей перевязкой. Зальм уже лежал на операционном столе, в отключке после укола морфия. В корыте лежала распоротая брючина. Они ничем не могли помочь старине Зальму. И они побрели к траншее.

Они заняли один из блиндажей, потеснив солдат первой роты. Потеснив — громко сказано, в этой тесноте зияли бреши.

— Командир батальона майор Фрике приказал объявить вам благодарность за стойкость в бою, — торжественно начал Гиллебранд, когда они собрались все вместе.

— Мог бы и лично нам объявить, — сказал Юрген Красавчику, не особо понижая голос, — а заодно Толстяку Бебе, Зальму и Кинцелю.

— Ему западло, — ответил Красавчик.

— Тут только что прозвучали имена наших храбрых товарищей — рядовых Бехтольсгейма, Зальмхофера и Кинцеля, — выхватил Гиллебранд, посчитавший за лучшее пропустить остальное мимо ушей, — командир батальона майор Фрике приказал мне составить представление для внесения дополнений в характеристику военнослужащих в личном деле, что имеет определяющее значение при вынесении решения по вопросу о прохождении военнослужащим испытания в рамках программы… — Он и сам понимал, что несет околесицу, поэтому поспешил закончить речь бодрым возгласом: — Так давайте вместе составим формулировки будущих представлений! — Он достал из кармана кителя маленькую записную книжку в кожаном переплете, вынул из нее тонкий, острозаточенный карандаш, приготовился записывать. — Кинцель… — он вопросительно посмотрел на лежавших на нарах солдат, призывая их высказываться.

— Вызвался быть санитаром, спас жизнь раненого товарища, получил тяжелое ранение, — сказал Вайнхольд.

— Прекрасная формулировка! — воодушевленно воскликнул Гиллебранд, быстро заполняя страничку записной книжки какими-то непонятными письменами, как древними рунами. — Почти столь же прекрасная, как сам рядовой Кинцель. Я думаю, что после такого подвига майор Фрике будет ходатайствовать перед верховным командованием о признании рядового Кинцеля прошедшим испытание, с возвращением ему звания фельдфебеля и переводом в регулярную часть Вермахта.

— О-ля-ля, — тихо сказал фон Клеффель, — aller Anfang ist schwer. [20]

— Зальмхофер, — с некоторым сомнением сказал Гиллебранд.

— Зальм — герой! — провозгласил фон Клеффель. — Он стрелял, я сам видел.

— Стрелял… — с еще большим сомнением сказал Гиллебранд.

— Прицельным огнем уничтожил двадцать солдат противника, в числе первых бросился в прорыв, — предложил свой вариант Ули Шпигель.

— Отличная формулировка! — воскликнул Гиллебранд, строча в записной книжке. — Как вы сказали? Прорыв?

— Так точно, герр оберст, прорыв! — твердо ответил Ули Шпигель.

— Отлично. Так и запишем. Бехтольсгейм…

— Остался в строю, невзирая на ранение и большую потерю крови, под убийственным огнем противника подносил товарищам боеприпасы, — сказал Ули Шпигель, он вошел во вкус.

— Превосходно! У нас есть еще один герой, оставшийся в строю после ранения, — Гиллебранд посмотрел на Красавчика.

— Царапина, — ответил тот, — и я не герой.

— Кто еще отличился?

Все молча пожали плечами.

— Кто принял командование после гибели унтер-офицера Руппа? — спросил Гиллебранд, он не оставлял попыток найти еще хоть одного героя.

— Никто, — ответил фон Клеффель, — чтобы стоять, где стоял, не нужны командиры.

— Без них даже лучше, — сказал Юрген, ни к кому не обращаясь, — не лезут с дурацкими командами: внимание, противник перед вами.

— Вот-вот, — повернулся к нему Красавчик, — и не достают столь же дурацкими расспросами после боя: вы выжили? как вам это удалось?