Онлайн книга «"Штурмфогель" без свастики»
|
- Нет, Пауль, подожди. Я вспомнил! Это были не тюльпаны. Красные маки. Целое поле красных маков. И оттуда стреляли. - Война, — лаконично заметил Пихт. - Нет, не война, Пауль. На войне стреляют люди. А стреляли не люди. Красные маки. Там больше никого не было. Мы прочесали все поле, Пауль. Стреляли красные маки! - Выпьем за красные маки! - Подожди, Пауль. Они ранили генерала Штудента. В голову. Он чудом остался жив. И я чудом остался жив. Я стоял от него на шаг сзади. Клемп стоял дальше, и его убили. - Выпьем за Клемпа! Зря убили Клемпа! Дурак он был, твой Клемп. Ему бы жить и жить. - Пауль, ты знаешь меня. Я не боюсь смерти. Я ее навидался. Но я не хочу такой смерти. Пуля неизвестно от кого. Чужая пуля. Не в меня посланная. Может, я просто устал, Пауль? Третья кампания за год. — Вайдеман слегка наклонился к Пихту, стараясь поймать выражение его светлых глаз, но тот смотрел на сцену, на кривляющегося перед микрофоном известного шансонье. Подергивая тощими ногами, тот пел по-французски немецкую солдатскую песню: - «Мир сед, мир дряхл, раскроим всем черепа. Шагай бодрей, Рахт, девчонки ждут тебя…» - Слушай, Пауль. — Вайдеман понизил голос. — Зейц теперь служит у Мессершмитта? - Именно. Но не у Мессершмитта. У Гиммлера. Он отвечает за секретность работ. А на черта тебе сдался Зейц? - Не кажется ли тебе, что я прирожденный летчик-испытатель? Пихт отвернулся от сцены, заинтересованно поглядел на Вайдемана: - Ай, Альберт, какой позор! Тебе захотелось в тыл. Поздравляю! - Да ты что, Пауль! — вспылил Вайдеман. - Я пошутил, полигон тоже не сахар, и хорошие летчики там нужны… Но Зейц тебе не поможет. Мессершмитт его не очень жалует. - Значит, пустое дело? - С Зейцем пустое. Но почему бы тебе не попросить об этой маленькой услуге своего старого друга Пихта? Пихт не такая уж пешка в Берлине. - Пауль! - Заказывай шампанское и считай, что с фронтом покончено. Завтра я познакомлю тебя с Удетом, и пиши рапорт о переводе. Я сам отвезу тебя в Аугсбург. Только допьем сначала, старый дезертир! Вайдемана передернуло: - Если ты считаешь… - Брось сердиться, Альберт. Я же сам стал тыловой крысой. И если тебя тянет в Германию, то меня порой тянет на фронт. Хочется дела, Альберт. Настоящего дела! — Пихт встал, его заносило. — Выпьем за настоящее дело! За настоящую войну, черт возьми! Когда Пихт сел, Вайдеман снова потянулся к нему: - Пауль, а тогда, в последние дни Испании, ты знал, что Зейц работает на гестапо? - И в мыслях не держал. - Вот и я тоже. - Только однажды, — пьяно ворочая языком, проговорил Пихт, — произошла одна штука. Но тебя, к счастью, она не коснулась. Ты был на другом аэродроме. Она коснулась Зейца, меня и Коссовски… - А вот кстати и они, — сказал Вайдеман, пытаясь подняться навстречу Зейцу и Коссовски. Высокий и худой Коссовеки был в форме офицера люфтваффе, Зейц — в штатском. - Чудесный ресторанчик, — рассмеялся Зейц, наливая рюмки. — И прекрасно, что сюда не шляются французы. - Хорошо бы нам остановиться на Франции, — задумчиво проговорил Коссовски, рассматривая на свет игристое вино. — Нас, немцев, всегда заводит хмель побед так же далеко, как это шампанское. - Нет, фюрер не остановится на полпути! — ударил кулаком Зейц. - Значит, «Идем войной на Англию, скачем на Восток», - напомнил Коссовски нацистскую песенку и осушил бокал. - Сила через радость — так думает фюрер, так думаем мы. — Зейц поднял бокал. - Я вспомнил оду в честь Вестфальского мира, — не обращая внимания на Зейца, продолжал Коссовеки. — Пауль Гергардт написал о наших воинственных предках и господе боге вскоре после Тридцатилетней войны, кажется, так: Он пощадил неправых, От кары грешных спас: Ведь хмель побед кровавых Доныне бродит в нас… Вдруг внимание Коссовски привлек невысокий молодой человек с иссиня-черными волосами. Высоко над головой он держал поднос и быстро шел через зал, направляясь к их столику. В этом углу за колоннами сидели только они — Коссовски, Пихт, Зейц и Вайдеман, но обслуживал их другой официант. Гарсон, пританцовывая, пел себе под нос какую-то песенку. «Очень невесело в Дижоне», — кажется, эти слова различил Коссовски. - Простите, господа, — изогнулся в поклоне официант. — Директор просит вас принять в подарок это вино. Из Дижона. Мы получили его в марте, а вы пришли в мае, и, кроме вас, никто не оценит его божественного букета. Коссовски взял бутылку из старого толстого стекла. На пробке еще остались следы плесени — плесени 1910 года, года его первой любви. Прочитал этикетку. - Да, это вино выдержано в Дижоне, — сказал он и передал бутылку Пихту. Тот посмотрел бутылку на свет. Вино было темно-бордовым, почти черным. - Тридцатилетней выдержки, господа! - Передайте директору нашу благодарность, — проговорил Пихт и сердито начал разливать вино по рюмкам. - 4 - Утром в отеле «Тюдор» он поймал себя на том, что думает по-русски. В первую минуту это огорчило его. Никаких уступок памяти, — так можно провалиться на пустяке! Но чем меньше оставалось времени до назначенного часа, тем слабее он сопротивлялся волне нахлынувших воспоминаний, далеких тревог и забот. Машинально он завязал галстук, одернул новенький пиджак. «Как же скверно вчера сработал Виктор с этой дарственной бутылкой вина!.. Он мог бы найти менее рискованный путь предупредить меня… Или уже не мог? Он боялся, что я пойду на первую явку и провалюсь… „Очень невесело в Дижоне“. „Очень невесело в Дижоне“… Хорош бы я был…» Никогда еще нервы его не были так возбуждены, мысли так непокорны, движения безотчетны. «Хорошеньким же птенцом я окажусь… Взять себя в руки! Взять! Я приказываю!» Глядя на себя в зеркало, он пытался погасить в глазах тревогу. - А штатское вам идет, — сказала, кокетливо улыбаясь, горничная. «Врет, дура, врет». Он механически коснулся ее круглого подбородка. - Штатское мне не идет. А идут серебряные погоны. Откуда ты знаешь немецкий? - Я немка и здесь исполняю свой долг. Он отвернулся, снова уставился в зеркало, чтобы увериться в своем нынешнем облике, чтобы отвязаться от назойливой мысли, что вот сейчас он выйдет, бесповоротно выйдет из роли. |