Книга Знак зверя, страница 44 – Олег Ермаков

— А осы в этом календаре нет? — тихо спросил Дроздов у машинистки.

— Не знаю, — ответила она, передернув плечами, как будто между лопаток ее кольнули.

— А нет ли в особом отделе, — повысил голос Дроздов, — информации, чей это год?

Ямшанов поднял брови.

— Козы? овцы? индюка? По восточному календарю, — пояснил Дроздов.

— Кабана, — ответил Ямшанов, накладывая в тарелку салат.

— Особый отдел, как Греция, — сказал сапер.

Ямшановские смугло-глянцевитые щеки поползли вверх, глаза сузились, забелели зубы.

— А кабан — это хорошо или плохо?

— Черт его знает.

— Свиреп, мы однажды на охоте ранили — деревья в руку толщиной срезал как бритвой.

— Здесь когда-то жили зороастрийцы, у них божество войны принимало образ вепря.

— Кто такие, Евгения?

— Огнепоклонники. В храмах горели вечные огни. И всюду стояли башни молчания для мертвецов, они считали, что мертвечина оскверняет землю.

— Ваши зороастрийцы не правы, мертвый человек — дисциплинированный: не гадит, не мусорит и землю не оскверняет, а удобряет, — ухмыльнулся сапер.

— Что вам положить, Сергей Николаевич? — спросила Сестра.

— Ничего. Я сыт. Спасибо.

— Но надо закусывать. Капустки, а? И картошку с тушенкой. Ешьте.

Осадчий послушно ткнул вилку в картошку. Он медленно ел, низко склонившись над тарелкой и ни на кого не глядя. Он недавно остригся и был похож сзади на подростка. Сестра что-то говорила Осадчему, улыбалась и смотрела сбоку на него. Осадчий молчал, иногда кивал и ни на кого не смотрел.

— Ну, Алешка, где твоя гитара?

Лейтенант вытер руки полотенцем, снял со стены гитару, взял аккорд, второй, подтянул струны.

— Мою любимую.

— "Не надо грустить, господа офицеры..."

У лейтенанта был приятный, мягкий голос, черноусый Дроздов немного фальшивил.

Сапер курил в своем углу, следя за струйками дыма, поднимающимися к потолку. Майор Петрович ел капусту. Остальные глядели на певших.

— А теперь, Алексей, что-нибудь хорошее, — попросила машинистка, когда офицеры умолкли, — что-нибудь лирическое, Есенина.

Алексей тронул струны. В коридоре послышались шаги, дверь открылась. Пришел Александров.

— Где ты пропадал, мы тебя заждались! — воскликнул Дроздов, радостно улыбаясь. — Алешка! Штрафную пехоте!

Алексей отложил гитару и достал банку.

— На улице снег, — сказал Александров. От его крепкого скуластого лица веяло свежестью.

— Виктор, как ваша голова? — спросила Сестра.

— Нормально.

— Звон прошел?

Александров промолчал.

— Это тебя, Вить, по-божески, — сказал майор, — тирком.

— Остается выяснить, зачем он меня задел, — ответил Александров, усмехаясь.

— Наверное, чтобы ты орден получил, — подал голос сапер.

Александров взглянул на него.

— Витя, — сказал майор, — батальонный так и не подал наградного листа?

Александров сделал отрицательный жест.

— Голова цела, разве это не награда? — спросила Евгения.

— Конечно, награда! — воскликнул Дроздов, цепляя взглядом Сестру. — Ведь целы и глаза, а они видят таких женщин!

— А что там у тебя было с батальонным на последней операции?

Александров пожал плечами.

— Я сейчас все расскажу, — сказал Дроздов. — Витя повздорил из-за ребят с батальонным, и тот начал отыгрываться на роте — затыкал ею все дырки. А потом говорит: какая награда? Столько потерь, мамашам гробы, а тебе орден?

— Мерзавец, — сказала Сестра.

Александров хмуро посмотрел на Дроздова.

— Так, Алешка! — воскликнул Дроздов. — Есенин подождет, а сейчас давай-ка для Вити Александрова — его любимую «Гренаду».

Дэшэбэ шел по городу.

На нем был солдатский бушлат, неизменные полусапоги, зимняя шапка. В правом кармане бушлата лежал заряженный пистолет, в левом — граната с запалом. Он шел в струях снега, плечистый, высокий, огромный.

Он шагал по улицам между казарм-палаток, заставляя своим видом наструниваться и цепенеть дневальных под грибками. Он шагал и вдруг сворачивал, распахивал дверь и, нагнувшись, чтобы не стукнуться о косяк, входил в палатку. Встать! — приказывал он солдату, метнувшемуся на койку в одежде и сапогах и укрывшемуся одеялом. Отвечать быстро и четко: где пил? с кем? Иногда солдат долго не мог встать и членораздельно ответить.

Дэшэбэ заглядывал в каптерки — врытые в землю деревянно-брезентовые сараи, — и в каптерке танкистов обнаружил праздничный стол с горящей свечой, троих обнаженных офицеров и женщину в чулках и портупее на талии.

Он вступал в мраморные сортиры, — и в одном нашел солдата с зубной щеткой и ведром студеной воды. Кто заставил? Отвечать быстро и четко.

Дэшэбэ шел сквозь снег, зорко всматриваясь в укромные углы мраморно-брезентового города. Остановился. Включил фонарик. Босой солдат в кальсонах и нижней рубашке. Луч осветил синеватое лицо с распухшим окровавленным носом. Что делаешь? Солдат молчал. Второй раз спрашивать не буду — ударю, предупредил Дэшэбэ. Закаляюсь. Бегом в палатку. Солдат убежал. Следом за ним в палатку вошел Дэшэбэ. Несколько секунд спустя на улицу под снег выскакивали один за другим босые солдаты в кальсонах и трусах.

Возле клуба Дэшэбэ столкнулся с веселым солдатом. В руках у него был автомат. И когда Дэшэбэ предложил ему отвечать быстро и четко: откуда, куда и зачем он идет, — солдат засмеялся. Дэшэбэ встал к нему боком. Пьян, обкурился... Опусти автомат, приказал Дэшэбэ. Солдат засмеялся. Он смеялся, вихляясь с автоматом наперевес перед командиром полка, прибывшим из кандагарских песков наводить в мраморном городе порядок. Дэшэбэ шагнул, как бы намереваясь уйти, но в тот же миг оказался рядом с веселым солдатом. Падая, солдат выпустил вверх красную очередь. Дэшэбэ схватил его за шиворот и поволок. Солдат хохотал навзрыд, хрюкая, икая и захлебываясь кровью.

Мужчины говорили об операциях. Мелькали названия, острые и быстрые как молнии, царапающие, звенящие, жалящие. Ургун, Гардез, Газни, под Гардезом однажды, Хайбер, Саланг, Герат, Герируд, Щади-Кар, Чарикар, Васе Жерелееву «итальянка» ноги отхватила, провинция Пактия, Пактика, мерная поступь, во фляжке ни хера, не выражайся, извиняюсь, но действительно, скрип повозок, свист бичей, звон щитов, провинция Бараки-Барак, грохот, сверканье, самум, помнишь самум в Дашти-Наумид, еще бы, еще бы не помнить — накрыл на серпантине, два танка грохнулись, зимой сколько надо напяливать, в гору лезешь — пот ручьями, а потом дубеешь на перевале по горло в снегу, летом все-таки лучше, ну да, мы в песках Марго торчали сутки без воды, нет, время для операций — осень, смотря какой район, какая высота, в Джелалабаде жара, в высокогорье колотун, а я в Джелалабаде был в конце марта: зелень, цветы, прохлада — рай; в песках далеких провинций скрип, грохот и клич, красные плащи, потемневшие панцири... когда-то здесь проходил Македонский, подумала Евгения.