Книга Зяблики в латах, страница 32 – Георгий Венус

В госпиталь я вернулся только к вечеру.

«Взять бы его, — думал я, вспоминая, как Ващенко, нанюхавшись кокаину, плакал под смех проституток в кабаке за кладбищем. — Взять бы его!.. да с его кокаином…»

Потом я обратился к дежурной сестре.

— Сестра! Я скоро уеду. В полк пора. Видите, уже поправляюсь.

Сестра фон Нельке остановилась возле моей койки. Синие круги под ее утомленными глазами казались в темноте лиловыми.

— Успеете ли, поручик? Ведь уже и Тихорецкая сдана… В палате зажглись лампочки. Буйные за стеной гудели, как в дупле пчелы…

…И ничто не помогало. Ни бром, ни папиросы. Сна не было…

Все больные давно уже спали. Спал и мой сосед — вихрастый Костя.

На столике возле него лежало Евангелие. Под ним какая-то тетрадь, в черной клеенчатой обложке.

Я взял ее и открыл.

Ночевала тучка золотая

На груди утеса великана,

четким, почти детским почерком было переписано на первой странице. Под стихотворением бежала ровная, по линейке выведенная черта. Ниже — отрывок из Блока:

Я не первый воин, не последний,

Долго будет родина больна…

Завиток. Неумело выведенный женский профиль. Мальтийский крестик, тоже косой.

— Го-осподи! — вздохнул дежурный санитар и громко, на всю палату зевнул.

Я тоже зевнул. Опустил тетрадь на одеяло. Из тетради выпала какая-то фотография. Фотография соскользнула на пол. Я поднял ее и вдруг увидел чуть-чуть раскосые, знакомые глаза Ксаны Константиновны.

«Моему милому и дорогому брату Косте, — прочел я под фотографией. Черноглазому галчонку с крыльями сокола. Ксана».

…Опять зевнул санитар.

— Чтоб новокорсунские да подкачали! — бредил вахмистр-паралитик.

— Ва-ше им-пе-ра-тор-ско-е ве-ли-че-ство…

Я вложил фотографию в тетрадь и осторожно положил ее на столик.

Ночь была безнадежно долгая…

— Хорошо, я передам главному врачу. Как хотите!.. Но комиссия будет только дня через четыре.

Потом сестра фон Нельке подошла ко мне снова.

— Вы, кажется, просили… Хотите, я сегодня проведу вас к буйным? Вам все еще интересно? Больные пили чай. Я встал и пошел за сестрой.

На полу палаты для буйных кружился живой клубок голых человеческих тел. Завидя сестру, санитар быстро вскочил с табурета, подбежал к больным и, взмахнув кулаком, гаркнул на всю палату:

— Вы-ы!

Клубок тел сразу рассыпался. Первым с пола вскочил вольноопределяющийся-марковец. За ним — другие.

Разбежавшись во все стороны и вспрыгнув на койки, они быстро, как по команде, повернули к нам злые и улыбающиеся, одинаково оскаленные лица.

На полу остался лишь рослый красивый больной с густой рыжею бородою. Нога у него была ампутирована. Все еще перевязанный обрубок медленно подымался и опускался, точно подобострастно кланяясь санитару.

— Ползи! — крикнул санитар.

Но больной поднял на него глаза, выправил волосатое тело и вдруг, ударив о грудь кулаком, стал быстро повторять, гордо повышая уже знакомый мне певучий голос:

— Влади-мииир кня-ааазь! Влади-мииир кня-ааазь! — А обрубок его ноги кланялся подобострастно…

— …а где запастись? Вот и сидят голые. Но идемте в женское. Я покажу вам наших бывших сестер. И мы пошли вверх по лестнице.

— …И он подошел… И он сказал… Берта! — сказал: Берта!! — сказал: Бер-та!!! — сказал…

А другая, тоже бритая, тыкая в стену указательным пальцем:

— Покажите мне, покажите мне, покажите мне!..

— Не можешь?! Уже не можешь?! — кричала с койки третья, яростно раздвигая промежность ладонями. — Не можешь?! — Тяжелые, круглые ее груди плескались и колыхались. — Уже не можешь?!..

И вдруг поток диких ругательств хлынул и закружился по палате.

Я быстро отступил к дверям.

Женские голоса за дверью все еще звенели. Поджидая сестру, я подошел к окну.

За окном, опрокинув гроба возле деревянного домика, из всех улочек и переулков выезжали на площадь все новые и новые обозы.

— Pour faire une omelette, il faut casser des oeufs, — сказала, выходя из палаты, сестра фон Нельке. — Вы понимаете по-французски?..

Хотелось назад. В палату № 2. Лечь. Уйти с головой под подушку…

— Последние дни… Да, чувствуется!.. — сказал навестивший меня Ващенко. — Зайдем, что ли, ко мне. Жена нездорова… И тревога… И боюсь чего-то… И кокаина нет… Зайдем?

Я удивился.

— Ты женат, Марк?

— А как же!.. Давно уж…

Ващенко жил сейчас же за кладбищем.

В комнате у него было пусто. Стол. Венский стул с просиженным, соломенным сиденьем. На кровати, лицом вниз, лежала жена Марка, молодая женщина с шапкой золотых, путаных волос.

Когда мы вошли, она даже не приподнялась.

— Марк, ты?

— Я, Варя…

Варя подняла голову. Лицо ее было заплакано.

— Что случилось? — шепотом спросил я Марка. Но Варя меня услыхала.

— А вам какое дело? — крикнула она. — Это еще кто?.. Марк!..

Я смутился.

— Ах, Варя, офицер это…

Варя повернулась ко мне спиной.

Марк сидел на краю стула и, положив руку на стол, барабанил пальцами.

Сквозь грязное окно струилось солнце. Оно падало на графин с водой и расплескивалось на столе золотыми брызгами. На столе лежала корка хлеба с затверделыми на ней следами зубов.

Я выкурил одну папиросу. Скрутил вторую… Наконец, встал.

— Пойду.

— Иди!.. — крикнула мне вослед Варя. На лестнице меня нагнал Марк.

— Не сердись!.. — Он положил руку на мое плечо. — Видишь ли… жена расстроена… Уж ты, знаешь… прости. Видишь ли… отца у ней… выпороли…

— Выпороли? Отца? Кто?..

Марк опустил руку и взял меня за пояс.

— Эх!.. Ну, понимаешь… она из крестьян. Отец у ней — мужик… Самый настоящий… Да к тому же… — ну как тебе сказать?.. — он понизил голос до шепота. — Ну, из большевиствующих, что ли… Понимаешь?.. Ну вот… Ну вот и накрыли… И перед всем селом… Земляка она встретила. Ставропольского…

На минуту Марк замолчал.

— А она… весь день сегодня: ты!., ты!.. Кому служишь? Палачам служишь! Врагам нашим служишь!.. Черт! — вдруг закричал он. — Черт нас дери! Заехали лбом в кашу! Эх, нюхнуть бы!..

Я дал ему несколько пестрых бумажек.