Онлайн книга «Зяблики в латах»
|
Лишь прапорщик Морозов «гоголя-моголя» не сбивал. — Бегать и клянчить… Ну-у, господа, не очень это… — Да кто ж клянчит, голова вы садовая? Не сбивал «гоголя-моголя» и вольноопределяющийся Ладин. Впрочем, его никто в роте не замечал. 2-й офицерский Дроздовский полк развернулся в Дроздовскую бригаду, состоящую из 2-го и 4-го полков. Я остался во 2-м полку, но перешел в 6-ю роту, команду над которой принял поручик Ауэ, старый доброволец. С нами в 6-ю перешли все офицеры и солдаты 4-го взвода 4-й роты, кроме поручика Барабаша, который стал помощником капитана Иванова, а вскоре и сменил его. Капитана Иванова, где-то, кажется под Тростянцом, убило. Достигший популярности, произведенный в полковники Туркул был назначен командиром нашего 2-го полка. Полковника Румеля я больше не видел. Уже зимой, когда в армии свирепствовал тиф, мне рассказывали, что полковник Румель — бывший командир Дроздовского полка — умер забытым в теплушке какого-то санитарного поезда и что крысы отъели обе его щеки. * * * …По дороге клубилась пыль. Вода во флягах быстро нагревалась. Мы терпели жажду от деревни до деревни. Впереди головной роты шла команда конных разведчиков. Подъезжая к деревням, команда рассыпалась в лаву, а полк, не слезая с подвод, останавливался. — Послушайте, а где война? — шутил Нартов. — Посюшьте, как говорят гвардейцы… Смело мы в бой пойдем За Русь любимую, запевал, покачиваясь на подводе, Свечников. И, как один, умрем За неделимую! подхватывали идущие с нами эскадроны какого-то гусарского полка. Мы прошли станцию Смородинo, Басы, с двух сторон быстрым налетом взяли Сумы и, на ходу развертываясь в Дроздовскую дивизию, продвигались к Белополью. Поля были сжаты. На кустах курчавились листы. Лето уже кончалось… — Пехотным полкам всегда не везет! — ворчал унтер-офицер Филатов, когда, гремя по камням, подводы въезжали в узкие улицы Белополья. — Весь день трясись на подводе, потом последним въезжай в город! Нет, разве не досадно? Проклятые конники позанимали лучшие квартиры! Мы подъехали к одноэтажному домику с задранной с одной стороны крышей. — Не изба — конура собачья!.. — Филатов досадливо махнул рукой. — Не жизнь, — с жизнью и примириться можно, — жестянка! — И, соскочив с подводы, он вскинул на плечи два вещевых мешка. — Извольте видеть, своих вещей мало! Ладин еще осчастливил. Один чудаком, другой — дураком. Черт!.. На дворе возле колодца толпились солдаты. Нартов, произведенный в ефрейторы, распоряжался: — По очереди! Подходи по очереди! Он держал перед собой деревянное ведро, обгрызанное с краев лошадиными зубами. Солдаты, не отрываясь, пили медленно, как лошади… Над дверью хаты висела ржавая подкова. О ступени, крытые пестрым ковриком, терлась желтая собачонка. Собачонка скалила зубы. — А ну, хозяйка, гостей встречай-ка! — крикнул Филатов, вместе со мною входя в избу. Через пять минут 1-е отделение уже сидело за столом и пило парное молоко. — Рожа у хозяйки — овечья, да ничего: душа зато — человечья! Еще, господин прапорщик? Солдаты гоготали. * * * За окном проходил полк. За подводами, низко по земле ползло облако пыли. Лес штыков, золотой от солнца, был част и ровен. — Господин прапорщик, взгляните только, как четвертый батальон растянулся! — сказал Нартов, вытирая молоко с безусых, растрескавшихся под ветром губ. — Взгляните, мешки с сахаром, и еще — мешки. — А что? На Украине ведь воюем! — Свечников тоже обернулся к окну. — А вот и апостол! — Он засмеялся. — Смотрите, непротивленца ведут. За кухнями, на подводе с арестованными, без винтовки и в распоясанной шинели, сидел вольноопределяющийся Ладин. Он смотрел в небо, свесив ноги с подводы. — Вещевой бы мешок ему снесть. Как-никак, ведь пятый день под арестом. Умыться, или что… Солдаты взглянули на Филатова и, в ожидании очередной шутки, уже приготовились засмеяться. Но Филатов упрямо замолчал. Стало тихо. Лишь только один стакан звякал о горшок. Это Свечников опять уже наливал себе молоко. * * * Было утро… Я сидел на лавке и чинил распоровшийся подсумок. На улице, за открытым окном, гулял петух. Водил за собой трех кур с мохнатыми, как в штанах, лапами. Солдаты дразнили желтую собачонку. Она хватала их за ноги и злобно грызла сапоги. — Олимпиада Ивановна, ну чего ж печалиться! — сказал я хозяйке, которая, охая и вздыхая, ходила по комнате. — Отнесете часы в починку, и дело с концом. В первый же день нашей стоянки в Белополье мы с прапорщиком Морозовым узнали от Олимпиады Ивановны историю всей ее жизни. Радуясь новым людям, Олимпиада Ивановна рассказала нам и про своего мужа, расстрелянного каким-то проходившим через город атаманом, и про часы, подаренные мужу в день его 25-летней службы училищным сторожем, и даже про Наташку, девочку свояченицы, что помогала ей, теперь одинокой, по хозяйству. — А знаешь, старуха на границе помешательства… Вот они — осколки быта, — сказал прапорщик Морозов после беседы с хозяйкой, уходя к себе во взвод — Видел, как она часы покойника гладит? А сколько… черепков этих. — Склеим, прапорщик. — Не всё, брат, клеится, вот что!.. Когда я вернулся к себе в халупу, Олимпиада Ивановна была на кухне Над открытым комодом в ее комнате стоял Свечников. — Вы что это тут? Свечников вздрогнул и быстро зажал в кулаке часы Никифора Степаныча. — Добровольцев, сволочь, позорить! — И, схватив часы за цепочку, я рванул их. Цепочка порвалась, а часы, упав на пол, брызнули на коврик разбитыми стеклышками. И вот уже второй день аккуратно собранные стеклышки лежали на комоде. Часы не шли… * * * …Желтая собачонка за окном жалобно повизгивала. Кто-то дал ей сапогом под живот. Потом солдаты расступились, — очевидно, пропуская офицера. — Олимпиада Ивановна, а есть у вас в городе часовщик? — вошел в комнату прапорщик Морозов. — А как же, служивый! Есть, как же!.. Зелихман. На Торговой живет. Прапорщик Морозов вынул бумажник. Когда Олимпиада Ивановна побежала к Зелихману, мы подошли к окну. — Выйдем, что ли? — Эй, крупа! — кричали веселые кавалеристы, колоннами проезжая по улице. — Расступитесь! Конница идет! — Мой ход. Мой! — горячился Свечников. — Не зазнавайся! Валет, брат, что подпоручик, дамских боится ручек… Ход твой, да взятка моя. Свечников проигрывал. Прапорщик Морозов размазывал ногой жидкую грязь, нанесенную в комнату сапогами. «И откуда грязь? — думал я. — На дворе жара… земля растрескалась…» |